Want to make creations as awesome as this one?

More creations to inspire you

DESMOND TUTU

Interactive Image

CRAIG HODGES

Interactive Image

CLC MALL MAP

Interactive Image

VANDANA SHIVA

Interactive Image

BERTA CÁCERES

Interactive Image

VIRTUAL LIBRARY

Interactive Image

Transcript

МИФЫ, ЛЕГЕНДЫ И СКАЗАНИЯ

РЕСПУБЛИКА ТЫВА

ОТ КРИКА ДРАКОНА ПРОИСХОДИТ НЕБЕСНЫЙ ГРОМ 1 В старину люди о громе так говорили. Раскаты грома — это крик дракона в небе. Гром утихает только тогда, когда в ответ засвистит или громко закричит че­ловек, родившийся в год Дракона. Если дракон закричит, открыв всю пасть, то погибнут все живые существа во Вселенной. По­этому он издает крик только грудью — тогда гремит гром. Причина того, что дракон не кричит [во всю мощь], в том, что он держит во рту девять драгоценностей, чтобы их не выронить, он кричит, не открывая пасти. 2 Когда дракон машет своим огромным хвостом, появляется молния, говорят. В Верхнем мире живет много драконов, поэто­му гром бывает во многих местах, считали в прошлом, говорят.

ЛИСИЦА И ОХОТНИК Жил в нашей стране жадный и злой хан. Люди знали, что все ханы злые и все жадные. Никто этому не удивлялся: чем у человека больше богатства, тем у него жадности больше и злости. Но такого хана ещё свет не видел. Каждое утро хан отправлял своих прислужников по стойбищам — с бедных людей дань собирать. Ханские прислужники у наших людей последнего коня забирали, последнюю корову угоняли, последнего барана себе на обед резали. Когда настанет конец ханским поборам, никто не знал. Табунам своим хан счёта не знал. Стада коров по долинам, как тучи по небу, тихо передвигались. Отары овец на белые облака походили — конца им не было. От голода все люди к хану в пастухи ушли. Остался один охотник Калзан, да и тот был старым и дряхлым — на охоту редко ходил. В лесу развелись хищные звери. Волки каждую ночь лошадей, коров и баранов резали. Медведи им помогали. Они съедали много скота. Хан испугался. Если дальше всё так пойдёт, то у него не останется ни одного копыта. И вот хан объявил всему народу: — Кто принесёт мне пять шкур медведей, десять шкур волков и три шкуры лисицы, тому отдам лучший табун лошадей и большую отару баранов. Услышал об этом охотник Калзан, взял ружьё и отправился в лес. На маленькой поляне он увидел лисицу и вскинул ружьё. Лисица испугалась и крикнула человеческим голосом: — Ой, ой!.. Не стреляй меня, храбрый охотник! Я с тобой дружить буду, все, что хочешь, для тебя сделаю… Калзан опустил ружьё. — Что ты можешь сделать? — Всех зверей для тебя обману… — Зачем же всех? Мне надо десять волков и пять медведей. И ещё надо… — Калзан не мог выговорить, что ему надо еще три лисьих шкуры. Лисица сказала: — Это совсем не трудно… Завтра приходи сюда… — И убежала в лес. Бежала она, бежала — столкнулась с волком. Волк спросил её: — Ты куда так торопишься? Запыхалась, язык у тебя болтается… — Ой, беда пришла!.. — вскрикнула от горя лисица. — Разве ты не слышал, что по приказу хана все охотники отправились в лес? Бьют всех, кто мясо ест. Медведей бьют, вас, волков… И даже нас, лисиц, не щадят… Вот и я бегу от них на неприступную гору Спасения… — А далеко гора Спасения? — спросил волк. — Близко, но надо знать туда дорогу, — ответила лисица. — Возьми меня с собой… — Что же я тебя одного поведу? Ты собери десяток волков да полдесятка медведей, тогда я смогу на вас денёк потратить… Волк побежал собирать зверей, а лисица легла под старую сосну и уснула. Утром медведи и волки собрались на полянку, и лисица сказала, что сейчас поведёт их на гору Спасения, но дорогу туда никто не должен знать и потому всем нужно зажмурить глаза. Звери встали в ряд — шерсть к шерсти. Лисица скомандовала: — Вперёд! Все с закрытыми глазами двинулись вперёд. Лисица подала новую команду: — Налево! Опять — вперёд! Волки и медведи идут, ничего впереди себя не видят. А лисица успокаивает их: — Подходим к горе Спасения… Звери обрадовались и пошли быстрее. Лисица ещё раз повернула их налево и остановила: — Сейчас по моей команде все прыгните на гору Спасения. Только старайтесь прыгать дальше, а то не допрыгнете до горы. Она стала считать: «Ра-а-аз, два-а». По третьему счёту все звери прыгнули так далеко, как только могли. Прыгнули и… повалились в пропасть. Высоко над обрывом стояла лисица и хохотала. Охотник обошёл гору и в пропасти увидел зверей мёртвыми. Он снял с них шкуры и отправился к хану. Лисица шла следом. Хан взял шкуры, а охотника выгнал, даже пригрозил голову снять. Лисица у ханской юрты стояла и всё слышала. — Мы за всё отплатим ему, — сказала она охотнику. — Садись по правую сторону двери, а я притаюсь на левой стороне. Они так и сделали. Хан был пьяный. Ночью он вышел из юрты покачиваясь. Лисица прыгнула ему на грудь и вцепилась в горло. Охотник стукнул его по затылку. Хан упал без движения. Награбленный скот бедные люди из ханских табунов и отар обратно к себе угнали. Охотник Калзан с лисицей стали в дружбе жить. Мясо они поровну делили, на охоту вместе ходили.

ТРИ МАРАЛУХИ И ОСКУС-ООЛ 1 Жил человек по имени охотник Оскус-оол. Он начал пого­ню за тремя маралухами. Пустил вслед за тремя маралухами трех своих собак, сам пошел вслед за ними. Тут вдруг три маралухи поднялись на небо. Оскус-оол на рыжем жеребце под­нялся за ними в Верхний мир. Прибыв в Верхний мир, выстре­лил в среднюю из трех маралух. Тогда три маралухи превратились в звезды и остались на небе. 2 Из этих трех звезд средняя ярче остальных. Сам Оскус-оол, тоже став звездой, [там] остался. Его рыжий жеребец тоже стал звездой. Его три собаки тоже звездами остались на небе. Эти звезды видны, если смотреть вечером.

Быль о шамане и НКВД Республика Тыва, как известно, в состав СССР вошла поздно — только в 1944 году. Тогда же появилась здесь настоящая советская власть во всей ее силе - то есть вместе с НКВД. И чекисты, конечно, не оставили без внимания ша­манов. Приводят одного на допрос. Следователь спрашивает: “А что, правда, что ты умеешь обращаться волком, вороном или маленькой птичкой?” — "Нет, — отвечает шаман, — неправда”. — “Тогда что правда? Рассказывай”. — “Нет, уж вы допрашивайте меня”, — говорит шаман, и тут же становится их двое. Кого из двух допрашивать? “Допрашивайте меня”, — требует шаман, и тут же рядом с ним третий точно такой же появляется. Когда до семи персон дошло, следователь допрос прекратил, опасаясь, видно, за свой рассудок. Шаман тоже проявил снисходительность, прекратил мультипликацию и стал опять в едином теле. Верту­хай запер его в камеру, громыхнул ключами, сел курить. В это время кто-то по плечу его хлопает. Оборачива­ется он, а перед ним шаман стоит: “Слушай, а ты хоро­шо меня запер?” Тот — к глазку. Пустая камера. Снова отпирает дверь, вводит туда шамана, запирает. Все нормально: замок работает, щелк! — и дверь тракто­ром не выдерешь. И тут опять: “Слушай, а ты хорошо меня запер?” Шаман перед ним стоит, а камера пустая. В общем, что с этим шаманом делать, в тюрьме не зна­ли, так и выпустили его...”

ЛЕГЕНДА О ГОРЕ ХАЙРАКАН ...Много воды утекло с того времени, когда, могучий и грозный, жил на нашей земле Куштуг-Хам - Сильный ша­ман. Но память о нем осталась. Кто не видел у нас чудной белой горы? Кто не знает величавого Хайракана? Разве что слепой. Словно белый шатер, возвышается над бес­крайней равниной царственная гора. Как молодая девуш­ка, стыдливо моет она свои белые ноги в прохладной вол­не Улуг-Хема - и представляешь, с каким наслаждением кинулась бы она в эту прозрачную чистую воду, да суро­вый обычай страны запрещает женщинам погружаться в воду выше колен. Мирно кочуют вдоль степного берега богатые улу­сы, поселки свободных сынов нашей родины. Дружно живут они, весело пьют араку, шумно встречают каждый вечер возвращение своих многочисленных стад скота, овец, лошадей. Большим почетом пользовался у них Куштуг-Хам, но любимцем всех был его сын Иммакай. Сильный, ловкий и смелый, первый удалец (кайгал), первый певец и музыкант, он был гордостью целого рода. Давно собирался Суровый старик посвя­тить сына в великое звание Кама, да все жалел его молодость; но, наконец, решил. Годы гили, здоровье слабе­ло - медлить нельзя. Грустно выслушал сын желание отца, ничего не возразил, только низко опустил свою буйную голову и тихо вздохнул. Потом опомнился, гордо вскинул на отца свой острый взгляд и сказал: “Отец, ты прав в своем желании передать меня, Эрлик- Хану. Это великое дело, но посмотри, я еще так мо­лод, мне так хочется пожить среди товарищей, хо­чется ласкать любимых девушек, устраивать удалые набеги и приводить в свои табуны захваченных в этих набегах резвых турбецких лошадей. Подумай: ведь став шаманом, я лишусь всего этого”. “Глупый мальчишка, — сердито сказал старик. - Ты не понимаешь, что говоришь. Разве какие-нибудь удовольствия могут сравниться с величием и красотой нашего служения? Властный господин всего земного, ты делаешься могу­чим сообщником духов, живя среди людей. Ты будешь знать все тайны великой матери-природы и смело и спокойно пойдешь во главе нашего народа. Ведь ты знаешь, что в руках шамана находится вся власть над народной душой. Бери же скорей мой старый певучий бубен, и сегодня же после заката солнца я передам те­бе и свое почетное звание, и свои глубокие тайны”. Низко склонив в знак согласия голову, Иммакай сказал: “Хорошо” — и молча вышел из юрты отца. Тихо переваливает солнце за темнеющие вдали вер­шины таскылов. Воздух наполнен гулом от топота ног возвращавшихся с пастбищ стад. В улусах веселый го­вор, нестройное пение и крики. Быстро носятся легкие скакуны среди собранных табунов; лихие пастухи, как прикованные к их спинам, прямо с седла ловко набрасы­вают свои длинные ременные арканы на тонкие шеи резвых степняков. В юртах идут оживленные разговоры о том, что сегодня будет великая ночь, что старый ша­ман призовет всех духов и передаст им любимого сына-. Но где же Иммакай? Утром видели, что он с ружьем за плечами быстро взбирался на крутые утесы Хайракана. Еще смеялись, когда одна из его любовниц, краса­вица Адья, беспокойно оглядываясь по сторонам, наме­ревалась последовать за ним, да не решилась: так су­рово смотрел всегда веселый Иммакай. Вот уже темная ночь окутала таинственной мглою и тихую степь, и вершину горы, а Иммакай не возвращался. Плотная толпа собравшихся окружила юрту старого шамана и с напряжением ждала, что будет. Печально по­никла седая голова шамана, тяжело ему было думать, что сын сбежал, а в толпе уже говорили об этом. Тихо взял старый шаман свой бубен, быстро повертел его над огнем, и грозные, негодующие звуки внезапно огла­сили воздух. Дико взвыл испуганный волк, тихо пробиравшийся среди караганника к овечьему загону. Жалобно застонал в остро­вах филин, и из ночной мглы быстро вылетели и закружи­лись в воздухе летучие мыши. Все, казалось, ожило в ночной тишине. Только величавые утесы Хайракана зловеще молча­ли. Вдруг шаман громко вскрикнул и под оглушительный бой бубна начал бешено кружиться, грозно звеня своими погре­мушками; из его горла понеслись глухие, полные какой-то тайны двухголосные звуки, а из-под нависших бровей гневно засверкали огненные глаза. Разгневался Куштуг-Хам, а в сво­ем безумстве он не знал пределов. Покорные могучей воле ве­ликого шамана духи бешено носились по вершинам Хайрака­на, тщетно ища дерзкого беглеца. Наконец, силы оставили старого шамана; как мерт­вый он упал на руки сидевших вокруг огня стариков и затих в глубоком обмороке. Все смолкло; густая мгла окутала задремавшую землю; только там, на белой горе, резко слышался таинственный шелест лиственниц, точно смеялись они, плутовки, над бессильной злобой шамана и его покорных духов. Но вот страшная ночь миновала. Яркий луч восходяще­го солнца заставил всех позабыть ночные ужасы и занять­ся своими нехитрыми работами; только убитый горем старый шаман затворился в эрте и не хотел никого ви­деть. Днем несколько молодых охотников отправились на вершину белой горы со смутной надеждой найти там Им- макая, но возвратились вечерам, уставшие от бесплодных поисков; а в следующую ночь в юрте Куштуг-Хама снова загремели могучие звуки бубна, то негодующие, то моля­щие; снова озлобленные духи носились по темным ущельям Хайракана. Так продолжалось долго, очень долго. Старые руки шамана совсем высохли от чрезмерного напряжения и уже с трудом держали волшебный бубен, а ослабевшие от слез к горя глаза все больше и больше погру­жались в непроглядную тьму; но хотя старое тело грозно­го шамана сохло и умирало, его душа еще металась и гор­дый ум придумывал неслыханную месть коварной горе, ук­рывшей в своих недрах его любимого сына. О постигшем Куштуг-Хама несчастии скоро узнала вся страна, и живущие в различных концах ее шаманы поеха­ли навестить великого Хама. Знойный день тенила удушливая, черная, как коровий глаз, ночь. Небо, покрытое темными тучами, точно о чем- то плакало, и Мелкие капли его слез бесшумно падали в мутные волны заснувшей реки. В юрте Хама сидят все прибывшие гости, а кругом ее собрался народ и со страхам ждет чего-то необычного. Ярко горит священный костер, освещая озабоченные лица сидящих вокруг него шаманив. По вот сильный и грозный удар чудесного бубна Куштуг-Хама мгновенно разбудил ночную тишину, и за ним поднялись глухие звуки бубеннов его товарищей. Народ в страхе стал на колени и молитвенно сложил руки. Тысячи красивых огненных шариков то появлялись, то исчезали в воздухе (хей-от). Со всех сторон слышались таинственные голоса, два раза прокричала кукушка, но призывный гул бубнов не прекращался. Держа бубны над головами и беспрерывно ударяя в них, шаманы вышли из юрты. Впереди всех шел Куштуг-Хам, снова сильный, здоровый и грозный. Люди упали на колени и наклонили до земли свои головы. Вдруг звуки бубнов внезапно замерли, и в этот миг на небе появилось огненное облако, из которого со страшным гро­мом посыпался в разные стороны сноп молний. Объятые невыразимым ужасом, люди бросились в свои юрты, ища там защиты от огненного дождя. Дикий вой урагана, беспрерывные удары грома в воздухе и под землей продолжались всю эту страшную ночь. А ког­да все смолкло наконец, среди наступившей тишины слы­шался тихий треск горевших лиственниц на вершинах Хайракана да раздавались жалобные стоны зверей и птиц, заживо сгоревших в этом гигантском костре. Никто не спал в эту страшную ночь. Лежали, не шеве­лясь. Итак до самого утра, когда светлое, вечно спокой­ное солнышко весело выглянуло из-за гор. Ободренный его ласковым светом, начал выходить из юрт наш народ, и взоры всех со страхом и любопытством обратились на преступную гору, которую густым облаков окутывал черный дым. Некоторые пошли в юрте Хама, но она оказалась пустой; ни Хама, ни его товарищей нигде не было видно потом вспомнили люди о своих стадах, которые ночным ураганом разогнало в разные стороны. Искали до позднего вечера, но не нашли, и только дойные коровы, кобылы, ко­зы и овцы уже ночью вернулись к своим детям; остальной скот пропал бесследно. Много дней спустя люди узнали от проезжих, что быв­шие тогда в гостях у Куштуг-Хама шаманы в то памятное утро оказались все на своих местах, перенесенные ка­кой-то неведомой стой, а их лошади с седлами возврати­лись домой позднее и привели за собой по сотне голов раз­ного скота и лошадей. О Куштуг-Хаме никто ничего не знал, в его юрте, од­нако, постоянно поддерживали огонь, его коров ежедневно доили и из молока делали хойтпак и саржаг, на­деясь, что любимый Хам появится так же внезапно, как и исчез. Никому не хотелось думать, что великий и муд­рый Хам навсегда оставил свой народ, и все ждали, долго ждали, но потеряли надежду дождаться и понемногу стали забывать о нем. Когда рассеялся дым и вершины Хайракана снова ос­ветило солнце, все увидели, что небесный огонь сжег весь лес и превратил в угли белые камни на южной сто­роне горы; северный же склон остался невредим, белые скалы его по-прежнему ласково беседуют с голубыми волнами Улуг-Хема.

Боралдай Давным-давно, когда озеро Сут-Холь было еще маленькой лужей, а хребет Сюмбер-Ула — маленькой сопкой, жил-был старик Боралдай. Не было у него ни скота, ни юрты. Бродил он от аала к аалу. Где голоден был — там и дня не задерживался, а где сыт бывал — там девять ночей ночевал. Однажды сбился старик с пути и долго блуждал в поисках аала. Идёт Боралдай усталый и голодный, еле ноги волочит. Вдруг видит: бежит с гор шумливая речка, а на берегу её много овечьих следов: «Большой аал близко», — обрадовался старик. Вскоре он заметил черный, словно кочка, чум. Зашел в него Боралдай и увидел у огня старуху. Налила старуха ему чаю без молока и спросила: — Откуда идёшь, куда путь держишь? — Иду оттуда, где был. Иду туда, где еще не был. Скажи, старая, кто здесь стоял стойбищем? — Здесь было стойбище Караты-хана. За глоток молока и за горсть хевека служила я хану. Однажды невесть откуда налетел одноглазый Шулбус и стал пожирать скот. Хан испугался и откочевал, а меня, старую, бросил. — Как это тебя до сих пор Шулбус не съел? — удивился Боралдай. — Шулбуса я обманом беру. Как заявится он в мой чум — один глаз закрываю. Увидит Шулбус, что я тоже одноглазая, и уйдёт прочь, — сказала старуха. Попросил Боралдай: — Расскажи мне, как найти дорогу к ханскому аалу. — Сначала иди в гору. На перевале будет развилка. Так ты иди по правой дороге. А по левой дороге, смотри, не ходи, — объяснила старуха. Взобрался Боралдай на перевал и видит — вправо идёт узкая тропка, а влево — широкая дорога. «Ошиблась старуха», — подумал Боралдай и пошёл по левой дороге. Долго ли, коротко ли шёл Боралдай, наконец попались ему большие отары овец. Он стал искать пастуха и вдруг увидел огромного Шулбуса. Остолбенел от страха Боралдай, а Шулбус свирепо посмотрел на него своим глазом и приказал: — Гони-ка, старик, моих овец к большому камню у подножья горы. Дрожа от страха, согнал старик овец к большому камню, величиной с целую корову, и ждёт: что же дальше будет? Откатил Шулбус камень и столкнул Боралдая в яму. Летит старик вниз, только в ушах свистит, а за ним следом овца за овцой падают. Упал Боралдай на дно ямы, смотрит: в одном конце — большой очаг, а в другом — хёне. Последним в яму спустился Шулбус и велел Боралдаю привязать овец к хёне. Потом Шулбус подал старику большую жаровню. Обрадовался старик, думает — прикажет Шулбус барана зажарить. А Шулбус говорит: — Накали жаровню. Когда она станет красной, как кровь, скажи мне. Я изжарю тебя и съем. Сказал и лёг к очагу греть спину. «Вот тебе и поел баранину!» — думает старик. Стал жаровню греть, а сам горюет. «Не видеть тебе, Боралдай, больше света белого, не ходить тебе по горам и степям». — Ну, как, раскалил докрасна? — закричал Шулбус. — Нет, еще рановато, — отвечает старик. Через некоторое время опять Шулбус кричит, да громче прежнего: — Готова жаровня, старик? — Нет, рановато, — твердит своё Боралдай, трясясь от страха. Поднялся тогда Шулбус и увидел, что жаровня, как кровь, красная. Хотел Шулбус схватить старика, но тот метнул в него жаровню и выжег ему единственный глаз. Закричал Шулбус диким голосом и стал старика ловить, но никак поймать не может. Догадался тогда Шулбус, что Боралдай среди овец спрятался, и стал он их из ямы одну за одной выкидывать. Всё меньше остается овец. Не знает Боралдай, как ему спастись. Видит — последний баран остался. Бросился старик к нему под ноги и крепко уцепился за шерсть. Шулбус и этого барана выбросил наверх. Так очутился Боралдай на свободе. Собрал он всех овец Шулбуса и погнал их к хозяйке бедного чума. Остался Боралдай в чуме бедной старухи, и стали они жить без нужды и горя. А слепой Шулбус до сих пор бродит по свету, ищет Боралдая, да найти не может.

СЕМЕРО БРАТЬЕВ В незапамятные времена, когда людей в нашем краю ещё не было, пришли сюда семеро братьев. Были они крепкие, как семь медноствольных лиственниц, сильные, как семь бурых медведей, дружные, как семь серых волков. Коня на земле не нашлось, который мог бы поднять хоть одного из них. Кочевали братья пешие, опираясь на семь медных посохов, толщиной в обхват. Когда братья по земле идут, быстрокрылой птице их не догнать; если они по горам шагают, легконогой кабарге от них не убежать. Косы шестерых старших братьев были сединой, как инеем, подёрнуты, коса младшего — черна, как крыло чёрного ворона. Вот однажды, после удачной охоты, сидя у зимнего костра, братья призадумались: — Мы, шестеро, состарились одинокими. Но седьмой ещё молод. Однако на семи горах, на берегах семи рек, в семи лесах — нигде человека не видно. Где найдём жену младшему брату? Младший на небо посмотрел и молвил: — Там, в стойбище Улькер-каана, живёт светлоликая Алтын-Солоны, стройная, как игла. С ней хотел бы я зажечь один костёр, поставить один аил. Эти слова ещё не вспорхнули с губ, глаза, обращённые к созвездию Улькер, ещё не мигнули, а братья уже на ноги вскочили, дичь, добытую на охоте, в сумы положили, посохи свои медные подхватили и зашагали вверх по скалам и горам. Вот поднялись на белую мраморную гору, на синюю гору взошли, на ледяную вершину чёрной горы вскарабкались. Облака далеко внизу остались, звёзды ходят совсем близко, старые — в золотых доспехах, молодые — в доспехах из бронзы. Не спеша, степенно звёзды движутся, подолами своих шуб медные посохи братьев задевая. — Однако, — сказал младший брат, — мне, человеку, родителей своих не ведающему, имён дедов-прадедов не знающему, разве отдаст Улькер-каан свою дочь Алтын-Солоны? — Да, — отозвался старший, — мы родом-племенем не можем похвалиться, имён дедов-прадедов назвать не сумеем. Ни в песнях, ни в сказках памяти по себе они не оставили. Но зато мы сами прямые и крепкие, как лиственницы, сильные, как медведи, дружные, как серые волки. И, стукнув посохами, братья шагнули с вершины горы на дно неба. Почуяв людей, захрапели небесные кони, привязанные к золотой коновязи у входа в золотой шатёр Улькер-каана. Услыхав братьев, свирепые псы, прикованные золотыми цепями к серебряным колодам, сели от страха на свои хвосты и заскулили тонкими голосами, как слепые щенята. Братья прислонили к семи граням золотой коновязи семь медных посохов, сдёрнули шапки и вошли в золотой шатёр. Гостей в шатре — не сосчитать. Со всех семи небес, со всей земли собрались сюда на великий пир боги, чудища и герои. Братья низко-вежливо пирующим поклонились. Семиголовый Дьелбеген-людоед, увидав семерых братьев, семью глотками захохотал: — А-а-а, ха-ха! А-а-а… Хорошее угощенье ко мне само, на своих ногах пришло! Ха-ха-ха-ха! Кобон-Очун, силач, ездящий на сине-сером коне, увидав семерых братьев, железной трубки изо рта не вынул, только сильней запыхтел, на братьев сквозь дым посмотрел, на их поклон не ответил. Сын небесного царя Тенери-каана, Темир-Мизе, богатырь, ездящий на сером, как железо, коне, даже не обернулся. Кисточка на его лисьей шапке не шелохнулась, коса, перекинутая через левое ухо, не качнулась. Сам хан Улькер-каан восседал на золотом троне с тремя ступеньками. Глаза его — спокойные озёра, нос — ровная гора; усы закинуты за плечи, борода до колен. Низко-низко братья ему поклонились. Улькер-каан правую бровь поднял, левый глаз прищурил: — Вы, семеро, безлошадные, вы, семеро, бездомные! Мой шатёр земным духом не поганьте, овчинными тулупами моих гостей не смешите! Семь дней, семь ночей стояли братья, дары свои предлагая. Улькер-каан не хотел их слов слушать, на подарки не смотрел. — Земные жители, обратно на землю идите! Но братья стоят, прямые и крепкие, как лиственницы, сильные, как бурые медведи, дружные, как серые волки: — Работу осилим, какую пожелаете, службу сослужим, какую прикажете. Даров наших не отвергайте, просьбу нашу выслушайте: мы сватать пришли дочь вашу Алтын-Солоны. Улькер-каан в ответ усмехнулся: — Костёр, из двух смолистых ветвей сложенный, будет жарко гореть, детям двух небесных ханов хорошо будет в одном шатре жить. Молодой Темир-Мизе-богатырь и юная Алтын-Солоны друг для друга созданы, друг другу отцами их обещаны. Сунули братья шапки под мышки, ещё ниже поклонились: — Скажете полдневное высокое солнце достать — достанем, повелите десятидневную луну к порогу прикатить — прикатим. — Ну, ладно, — вздохнул Улькер-каан, — одолейте чёрного марала, у которого на рогах семьдесят отростков. Своими рогами этот марал звёзды с неба снимает, себе под ноги швыряет и топчет передними копытами. Живёт тот марал у берега семи морей, у подножья семидесяти гор с семьюдесятью отрогами. Кто маральи рога принесёт и поставит их перед моим шатром, вместо коновязи, кто из шкуры марала аркыт-мешок для кислого молока сошьёт, тот получит Алтын-Солоны. Семиголовый Дьелбеген-людоед прежде всех с белой кошмы поднялся. Он выбежал на зелёный луг, поймал своего синего быка, ухватился за кривые рога и вскочил на широкое седло, чеканенное серебром и бронзой. Яростно крича, свирепо свистя, быка кулаками подбадривая, быстрей волшебной Каан-Кередэ-птицы мчался Дьелбеген-людоед к берегу семи морей, к подножью семидесяти гор с семьюдесятью отрогами. Сын небесного царя Темир-Мизе-богатырь, размахивая восьмихвостной плетью, скакал быстрее ветра на сером, как железо, коне. Кобон-Очун силач, сине-серого коня не щадя, летел, как стрела, пущенная с тугой тетивы. Семь братьев, на семь медных посохов опираясь, позади всех пешком, не спеша идут. Семь пеших братьев за семь шагов семь верст позади себя оставляют. За семь дней семеро братьев на семь переходов обогнали Дьелбегена. Людоед Дьелбеген от злости совсем коричневый стал: — У-у-у! Этих братьев я догоню-у-у! Этих братьев я проглочу-у-у! И вот братья уже слышат тяжёлый бег быка, уже видят впереди себя на дороге тень бычьих рогов. Старший брат вытянул шею, заглотил горное озеро и выплюнул его на дорогу. Но уже слышен топот серого, как железо, коня, уже видна на дороге тень восьмихвостой плети Темир-Мизе богатыря. Второй брат протянул руку к горному кряжу, выдернул лесистую гору и выставил её на дорогу. Но уже слышен звон сбруи сине-серого коня, видна на дороге тень железной трубки Кобон-Очуна силача. Третий брат поднял тысячепудовый гранитный валун, сжал в кулаке и швырнул на дорогу острые осколки. Семеро братьев первыми пришли к берегу семи морей, четвёртый брат взбежал на семьдесят гор с семьюдесятью отрогами. Спасаясь от крика, каким четвёртый брат кричал, убегая от топота, каким четвёртый топал, чёрный марал выскочил на самый высокий утёс семидесятого отрога. Голова его — выше туч, рога за звёзды цепляются. Пятый брат сквозь тучи, сквозь облака увидал зелёные рога с семьюдесятью отростками, снял с плеча железный лук. Он тетиву резко натянул, даже лопатки за спиной стукнулись, и от большого пальца правой руки дым пошёл. Быстрая стрела маралу сердце пронзила. Много-долго не прошло, вернулись семеро братьев в стойбище Улькер-каана. Они поставили ветвистые маральи рога против серебряной двери золотого шатра, как две коновязи. Аркыт-мешок для кислого молока, сшитый из маральей шкуры, они положили к ногам хана. Плотной тучей расстелился аркыт, половину неба закрыв. Улькер-каан, восседавший на золотом троне с тремя ступеньками, на подарки даже не взглянул, в лицо братьям он не смотрит. Один глаз к луне скосил, другой к солнцу: — Сам я охоты вашей не видал, песни о подвигах ваших не слышал. Подождем остальных охотников. Прежде всех уехавший семиголовый Дьелбеген-людоед вернулся через семь лет. Через десять лет спешился у шатра Темир-Мизе-богатырь. Вместе с ним прискакал Кобон-Очун-силач. Лица их были, как земля, чёрные, песок скрипел на зубах. Улькер-каан вздохнул, голову опустил, глаза его туманом заволокло: — Свою дочь, Алтын-Солоны, я отдам тому, кто самую красивую сказку споёт. — Я, я спою-у-у! — заревел на семь голосов семиголовый Дьелбеген. От его пения птицы слетели с насиженных гнёзд; звери, детёнышей своих покинув, ринулись в разные стороны, скот умчался с голубых небесных пастбищ. — Однако, вы очень плохо поёте, — сказал Улькер-каан, — замолчите, пожалуйста. Белого скота нашего не гоните, жителей наших не пугайте, стойбище наше не разоряйте. Дьелбеген от стыда синим стал, как его синий бык. Быстро вскочил в своё высокое седло и умчался. Теперь запел свою сказку молодой Темир-Мизе-богатырь. Вместе с ним пел и Кобон-Очун силач. От унылой этой песни, от тоскливых голосов птицы на лету, звери на ходу уснули. — Ваша сказка совсем никудышная, — рассердился Улькер-каан, — сейчас же замолчите. Кобон-Очун и Темир-Мизе друг на друга не смотрят, собираются, снаряжаются, по домам спешат. Шестой брат взял в руки звучный топшур, пальцами тронул струны, грустную песню протяжно запел. Пугливые птицы к стойбищу прилетели, слушают. Дикие звери прибежали, слушают. Деревья, хвоей не шелестя, слушают. На сухостое почки свежим соком налились, кожура треснула, молодые листья к певцу, как к солнцу, потянулись. Тёплый-тёплый дождь на стойбище пал, тёплый-тёплый ветер повеял, солнце выше поднялось, и семицветная радуга на плечи певца встала. Слов нет — рассказать, до чего красивая была эта песня. На далёкие созвездия смотрел Улькер-каан, эту сказку слушая, этой песне внимая. Колени его ослабли, нижняя губа вытянулась, слёзы на бороду падают. Четыре дня слушал, головы к подушке не приклоняя: — Нет, этих семерых братьев я не могу победить… И тут, в одежде, сотканной из лунного света, вышла сама Алтын-Солоны. Седьмой брат на правое колено пал, за правую руку Алтын-Солоны взял: — Мы двое один костёр на земле разожжём. — Один шатёр поставим, — отозвалась Алтын-Солоны и вместе с братьями стойбище отца своего покинула. Улькер-каан нижнюю губу до крови прикусил, ногой топнув, лодыжку свихнул. Горькие слёзы Улькер-каана падают на землю густым дождём. Из глаз рвутся молнии, голос громом грохочет: — Этих семерых братьев жестоко я покараю. А братья в просторном аиле пируют, песни поют. Они справляют свадьбу младшего и Алтын-Солоны. Вдруг с неба посыпался огненный град, упало жаркое звёздное пламя. — Ой, братья мои, — вскричал младший, — на нас идёт небесное войско! Старший брат поднял ледяную вершину горы Белухи, и братья укрылись за ледяной стеной. Огненный град обрушился на ледник и стучал не переставая, белое звёздное пламя бушевало не умолкая, и бурные реки талой воды побежали со стен аила. — Алтын-Солоны! — гремел Улькер-каан. — Сейчас же домой вернись! — Отданная человеку, я с людьми не расстанусь, — ответила Алтын-Солоны. Тут с неба звёзды, как мошкара, посыпались, земные угодья поджигая. Братья сурово наверх посмотрели: — Не даёте нам на земле жить? Хорошо! Мы пойдём к вам на небо. Алтын-Солоны, светлая звёздочка, ни на шаг от своего мужа не отступила. Поднялись на небо и встали развернутым строем Семеро братьев, и рядом с седьмым братом — верная Алтын-Солоны. Открыто отнять дочь Улькер-каан не смеет, всё хочет он со своим воинством зайти с тыла. Но братья всегда настороже, всегда поворачиваются лицом к Улькеру[3]. Так вечными противниками стоят они на небе друг против друга.