об архитектуре

"Об архитектуре"

Читальный зал Строительного факультета представляет книжную выставку

Условные обозначения мест хранения представленных на выставке изданий:А-Абонемент научной литературыЧЗС-Читальный зал строительного факультета

Н1 В 50

Виньола. Правило пяти ордеров архитектуры : перевод / Джакомо Бароццио да Виньола ; под ред. А. Г. Габричевского. - Стер. изд. - Москва : Архитектура-С, 2005. - 168 с. : ил. - (Классики теории архитектуры).чзс-2 экз.

ознакомительный фрагмент

СОДЕРЖАНИЕ От издательства... 5 Трактат Виньолы и его историческое значение — А. Габричевский. 7 Виньола — Правило пяти ордеров. Пер. А. Габричевского... 11 Вазари, Данти, Бальоне, Милициа — Жизнеописания Виньолы. Пер. А. Венедиктова 59 Комментарий к трактату — Г. Н. Емельянов.. 73 Краткая хронологическая канва жизни и творчества Виньолы. — А. Габричевский. 160 Библиография — А. Саккети ...164 Перечень рисунков к Комментарию.167 ТРАКТАТ ВИНЬОЛЫ И ЕГО ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ. „Правило пяти ордеров“ Виньолы впервые было напечатано в Риме в 1562 г. Трактат Виньолы — последний документ эпохи Возрождения в Риме; церковь Джезу, построенная по проекту Виньолы — первая иезуитская церковь, первый образец зрелой барочной архитектуры. Виньола, как теоретик и практик, был воспитан в традициях искусства высокого Возрождения, в традициях школы Браманте и Рафаэля; однако его деятельность, как зрелого мастера, относящаяся ко второй и третьей четверти XVI в., протекает уже в обстановке все усиливающейся феодальной и клерикальной реакции, в годы Тридентского собора и иезуитской инквизиции, в годы глубокого кризиса реалистического мировоззрения, кризиса, нашедшего себе непосредственное выражение в формах раннего римского барокко. Творчество Виньолы, как мастера переходного времени, оказало одинаково сильное влияние как на создание архитектурного стиля римской контрреформации, так и на экспансию возрожденческой классики за пределы Рима и даже Италии. Разгром Рима имперскими войсками в 1527 г. сильно обескровил художественную культуру папской столицы. Многие мастера эмигрировали: кто на север Италии, как Джулио Романо и Сансовино, кто во Францию, как Серлио и Приматиччо, за которым на время последовал и Виньола. Из крупных мастеров в Риме остался один Микельанджело, яркая индивидуальность которого наложила свой отпечаток на римское искусство последующих поколений. Виньола, руководивший после его смерти в 1564 г. строительством собора св. Петра, не избежал его влияния; мало того, он наряду с Микельанджело и явился одним из создателей римского барокко. Однако, потеряв почву в Риме, классическая традиция высокого Возрождения не умерла, но постепенно и прочно завоевывает северную Италию (Джулио Романо в Мантуе, Палладио и Сансовино в Венеции, Санмикеле в Вероне, Алесси в Генуе), затем Францию, и, наконец, всю Европу, где эта традиция, постепенно перерождаясь, доживает до эклектизма XIX в. В этом процессе экспансии и перерождения римской классики значительную роль сыграла не только связь отдельных мастеров с традициями античности или римской школы, но и архитектурные трактаты, в числе которых трактат Виньолы занимает совершенно особое место. Благодаря краткости, догматичности изложения и простоте методов расчета „Правило пяти ордеров“ сделалось каноническим учебником почти* для всех архитектурных школ, воспринявших „классическую“ традицию итальянского Возрождения, т. е., другими словами, почти для всей европейской архитектуры от XVII до середины XIX в. Об этом свидетельствуют бесчисленные издания и переработки трактата на всех европейских языках**. Своей элементарностью и практичностью это руководство затмило и Витрувия, и Серлио, и Палладио, и Скамоцци, которые изучались отдельными специалистами и крупными мастерами, но которые никогда не имели и не могли иметь той популярности и того влияния на повседневную архитектурную практику, какие выпали на долю Виньолы. Популярность виньоловского трактата сыграла поэтому в истории европейской архитектуры двоякую роль: положительную и отрицательную. С одной стороны, „Правило пяти ордеров“, несомненно, содействовало быстрому созреванию и развитию ордерной архитектуры в различных европейских странах, так как оно давало общедоступный ключ к проблемам классического наследия***. Однако, с другой стороны, именно благодаря его элементарности и догматичности трактат сделался евангелием для всех видов академического и эклектического формализма, в особенности в XIX в. Чтобы понять своеобразную судьбу этой книги, которая, возникнув на почве подлинно классического искусства высокого Возрождения, превратилась в мертвую академическую „шпаргалку“, необходимо несколько ближе ознакомиться с историей возникновения и с содержанием самого трактата. * Исключение составляет Англия, где особой популярностью пользовался Палладио. ** См. Библиографию в конце книги. *** Это в особенности относится к Франции и, повидимому, к России. Русские мастера XVIII в., несомненно, были знакомы с Виньолой, о чем свидетельствуют русские издания трактата того времени. Вопрос о влиянии Виньолы на архитектурную практику русского классицизма — задача будущих исследований. Еще в бытность свою в Болонье молодой Виньола был, повидимому, близко знаком с такими знатоками античности, как архитекторы Перуцци и Серлио, историк Гвичардини и филолог Алессандро Манцуоли. В 1532 г. Виньола попадает в Рим, который далеко еще не оправился после разгрома 1527 г. Однако уже при Павле III (Фарнезе), избранном в 1534 г., культурная, строительная и художественная деятельность начинает постепенно оживать. Перуцци, возвратившийся в Рим, руководит постройкой Ватикана и берет себе Виньолу в помощники. Несмотря на реакционную политику Павла III, при котором уже свирепствовала инквизиция и в 1535 г. состоялось открытие Тридентского собора, контрреформация в лице папы еще терпимо относится к гуманизму, который находит себе много приверженцев среди знати, литераторов и художников. Традиции „золотого века“ еще живы, мало того, для 30-х и 40-х годов характерна тенденция подытоживания и канонизирования великих достижений античности и Возрождения. После безвременья 20-х годов наблюдается новая волна археологических изысканий, желание отдать себе отчет в сущности совершившегося возрождения античности, понять его исторические корни, сформулировать законы подлинно классического искусства. Эта тенденция легла в основу вазариевских „Жизнеописаний“, замысел которых возник в 1546 г. в среде тех писателей и художников, которым покровительствовал кардинал Алессандро Фарнезе, постоянный покровитель и заказчик Виньолы, посвятившего ему свой трактат; эта же тенденция легла в основу той витрувианской академии, в недрах которой, несомненно, созрел замысел виньоловского трактата. Академия эта, основанная, повидимому, в 1538 г., носила громкое название „Академии доблести" (Academia della Virtú); в состав ее входили между прочими Алессандро Манцуоли из Болоньи, Марчелло Червини (будущий папа Марцелл II),кардинал Маффеи, филолог, грамматик и критик Клаудио Толомеи и комментатор Витрувия Филандер, а также архитекторы Перуцци и Виньола. Перуцци, умерший в 1536 г., оставил огромный материал по теории и археологии античной архитектуры, который был в значительной степени использован Серлио в его трактате, первые книги которого вышли уже в 1537 г. Академия просуществовала недолго; однако, судя по дошедшему до нас письму Клаудио Толомеи к графу Агостино Ланди от 14 ноября 1543 г., витрувианцы, идя по стопам Рафаэля, фра Джокондо и Кастильоне* ставили себе грандиозные задачи, которые вкратце сводились к следующему. Во-первых, предполагалось новое критическое издание текста Витрувия, а также издание этого же текста, изложенного „хорошей“ цицероновской латынью и снабженного рисунками, как иллюстрирующими самый текст, так и воспроизводящими античные постройки, с указанием совпадений с витрувианским каноном и отклонений от него; кроме того, предполагался итальянский перевод, словарь темных выражений оригинала, словарь латинских и греческих технических терминов, толковый словарь итальянских терминов и, наконец, указатель, позволяющий отыскать тот или иной термин на соответствующих рисунках. Во-вторых, было задумано историческое описание всех — как сохранившихся, так и разрушенных — античных построек в Риме и за его пределами, а также монументальное издание зарисовок и обмеров всех античных древностей, вплоть до медалей и всякого рода орудий, причем каждый памятник должен был иметь исторический и эстетический комментарий, а античным ордерам и деталям отводился особый раздел. * Ср. „Мастера искусства об искусстве“, т. I, стр. 163—171. М. ОГИЗ, 1937. Эта обширная программа, которая была рассчитана на три года, так и осталась неосуществленной, по всей вероятности, за отсутствием финансовой поддержки со стороны какого-нибудь мецената, на необходимость привлечения которого недвусмысленно намекает Толомеи в своем письме к графу Ланди. Однако работа академиков прошла не даром. Не говоря о том, что и Барбаро и другие позднейшие теоретики и комментаторы могли пользоваться материалами академии, Виньола, несомненно, принимал участие в ее изысканиях с 1536 г. (когда он, после смерти Перуцци, лишился своей должности по строительству Ватикана) и до своего отъезда во Францию в 1541 г. Столь же несомненно, наконец, что „Правило пяти ордеров“ является плодом работ Виньолы в витрувианской академии. Но Виньола не был кабинетным ученым. Заваленный заказами и поглощенный практической деятельностью, он лишь двадцать лет спустя приступил к изданию своего руководства, располагая обширным обмерным материалом. Произошло это, как он сам говорит в своем предисловии „Читателям“, по настоянию друзей. Не подлежит сомнению, что все таблицы так называемого „первого“ издания выполнены самим Виньолой. Об этом свидетельствуют его подлинные рисунки, хранящиеся в Уффициях (см. Хронологическую канву), на которых Виньола написал даже весь текст в том виде, в каком он воспроизведен на гравюрах. Мало того, возможно, что Виньола является и автором гравюр; в пользу этого предположения можно привести слова Вазари (см. стр. 61), который в жизнеописании Маркантонио упоминает Виньолу как гравера, ссылаясь на его трактат. Кроме того, не следует забывать, что как-раз в это время, в начале 60-х годов, начиналось строительство Капраролы, и возможно, что архитектор хотел познакомить заказчика, кардинала Алессандро Фарнезе, с элементарными законами своего искусства; недаром в качестве примера карниза Виньола изобразил в своем трактате карниз Капраролы. Из предисловия явствует, что Виньола не хотел ограничиваться изданием краткого руководства, а предполагал выпустить еще целый ряд исследований по теории архитектуры**, из которых до нас дошла только его „Перспектива“, вышедшая в посмертном издании Данти в 1583 г. ** Согласно свидетельству Вазари (см. стр. 62), которому в данном случае нет оснований не доверять, Виньола, помимо опубликованных трудов, — т. е , очевидно, трактата, — „пишет“ другие теоретические сочинения (Вазари писал о Виньоле, когда Виньоле было 58 лет, т. е. в 1565 г. Второе издание „Жизнеописаний“, в которое автор включил сведения о своих современниках, вышло в 1568 г.). Если бы сохранились другие теоретические сочинения Виньолы, судьба его трактата была бы, вероятно, иной; возможно, что догматичное и формальное краткое руководство получило бы недостающее ему принципиальное и научное обоснование, которое парализовало бы отрицательное влияние, оказанное им на европейскую архитектурную практику. А главное, мы наверняка получили бы ответ на целый ряд недоумений и вопросов, которые возникают у каждого архитектора и историка при внимательном изучении „Правила пяти ордеров“. Все эти вопросы сводятся в основном к следующему: чем объяснить, что Виньола, хотя бы даже в кратком руководстве, рассматривает ордер как совершенно абстрактную систему, никак не связывая его с проблемами масштабности и абсолютных размеров? Чем объяснить, что Виньола ни слова не говорит о взаимной зависимости высоты колонны, ее сужения и размера междустолпий, хотя бы в пределах того, что дает Витрувий и чего Виньола, конечно, не мог не знать? Какова та средняя, оптимальная высота ордера, которую Виньола положил в основу своей системы пропорций? Не мог же он считать, что эти пропорции пригодны для любой абсолютной величины и что их можно механически увеличивать или уменьшать, не искажая их смысла, как это, видимо, думали все те „классики” и эклектики, которые честно строили по Виньоле. Предполагать, что „Правило пяти ордеров” не более как краткое руководство для каменщиков и лепщиков, едва ли возможно, если верить автору, который в предисловии прямо говорит, что канон его является плодом многолетних научных изысканий и выведен им „исключительно, чтобы пользоваться им для моих собственных надобностей”. Наконец, достаточно хотя бы приблизительно прикинуть виньоловское „Правило” к дошедшим до нас его собственным постройкам, и мы легко убедимся в том, что Виньола-архитектор, за исключением разве карниза в Капрароле да отчасти несохранившегося и обмеренного Летаруйи дома на пьяцца Навона, не только „вольно” применяет свое „Правило”, но чаще всего вовсе с ним не считается. Несомненно, что Виньола-художник на практике всегда исходил из тех масштабных закономерностей, о которых Виньола-теоретик не обмолвился ни единым словом. Правда, одна фраза в предисловии проливает некоторый свет на эту проблему. Возражая тем, кто, не веря в возможность незыблемых правил, ссылаются на Витрувия, утверждавшего, что „в украшениях постоянно приходится увеличивать или уменьшать пропорции отдельных членений, чтобы при помощи искусства возмещать то, в чем по той или иной случайной причине обманывается наше зрение”, Виньола отвечает: „В таких случаях все равно необходимо знать, какой именно размер должен видеть наш глаз, а это всегда и будет тем твердым правилом, которое считают необходимым соблюдать*. Кроме того, нужно пользоваться определенными и прекрасными правилами перспективы...”. Несмотря на некоторую туманность выражений Виньолы, из этой фразы можно заключить, во-первых, что во времена Виньолы существовали антиклассические, уже барочные, течения в архитектурной теории и практике, которые использовали Витрувия для отрицания самой возможности рационального обоснования законов архитектуры**, во-вторых, что Виньола как-раз и является сторонником этой закономерности, распространяя ее действия на те оптические коррективы, о которых говорит Витрувий и которые относятся к области перспективы, — науки, по его мнению, необходимой архитектору не менее, чем живописцу. Правда, „Два правила практической перспективы”, вышедшие после смерти Виньолы, касаются исключительно начертательной перспективы и ничего не дают по вопросу об учете перспективного восприятия при создании архитектурных форм, тем не менее, мы повторяем, Виньола не мог не знать о тех законах масштабности, о которых он умалчивает в своем трактате и которые, несомненно, должны были быть освещены в других, не написанных им или не дошедших до нас, трактатах. Вопрос о том, почему он не счел нужным коснуться их в своем кратком руководстве, остается открытым. Если не прибегать к мало вероятной в данном случае гипотезе о профессиональном засекречивании, приходится признать, что Виньола был очень плохим педагогом, не подозревавшим о том вреде, который он принесет многим и многим поколениям архитекторов. * Привожу очень неясный итальянский текст этой фразы, в переводе которой я отнюдь не чувствую себя уверенным: „in questo caso esser in ogni modo necessario sapere quanto si vuole che appaia all’occhio nostro, il che sara sempre la regola ferma che altri si havera proposto di osservare“. Недаром Вёльфлин („Renaissance und Barock“. 3 Aufl., S. 11), основываясь, повидимому, на той же фразе, делает диаметрально противоположный вывод, с которым при нашем понимании текста согласиться невозможно: „Во всем же, что выходит за пределы ордеров, он считает себя ничем не связанным. Ему до духа античности нет никакого дела“. ** Характерно дошедшее до нас сведение о том, что в 1541 г. в Риме была основана „Академия гнева“ (Academia dello Sdegno) для борьбы с витрувианством и витрувианской академией. Ср. Atangi, Lettere facete, 1601, pp. 374, 377, см. Promis, Architetti ed architettura presso i Romani; p. 66 — Memorie della Reale Academia delle Scienze di Torino, Serie seconda, tomo 27, Torino 1873. Однако если формальность и абстрактность в замысле трактата не дают нам никакого права говорить о формализме Виньолы как теоретика вообще, а тем более о формализме Виньолы как художника, тем не менее, в самом методе построения своего ордерного канона Виньола все же является во всяком случае эклектиком по сравнению с Витрувием и Альберти, а также по сравнению с Палладио и северо-итальянскими теоретиками XVI в., которые восприняли реалистическую традицию античности и XV в. Для этой реалистической традиции характерно, с одной стороны, как-раз конкретное, а не абстрактное понимание ордера, пропорции которого всегда устанавливаются в связи с реальными размерами здания в целом, его конструктивными особенностями и зрительными условиями его восприятия; с другой стороны, для итальянских теоретиков, воспринявших эту традицию, характерно реалистическое отношение к античному наследию; так, например и Альберти и Палладио очень либеральны в отношении канона, вернее, они не столько устанавливают некий канон, сколько дают образцы, допускающие бесчисленные варианты и бесчисленные отклонения в зависимости от конкретных условий, определяющих структуру художественного образа; мало того, Палладио, давая нормальные пропорции того или иного ордера, обычно дает обмеры конкретного античного памятника, как наиболее красивого и удовлетворяющего его образца. Не так поступает Виньола. Если мы не располагаем достаточными материалами, чтобы обвинить огулом всю архитектурную эстетику Виньолы в формализме, тем более, что его художественное творчество и не позволяет нам этого делать, то в отношении использования им античного наследия в построении ордера мы имеем дело со своеобразным видом эклектического конструирования некоей отвлеченной системы, которая создается на основе Витрувия и других теоретиков и путем отбора и абстрагирования отдельных черт из всей совокупности античных памятников. В этом отношении „ордера” Виньолы, в том виде, в каком они излагаются в его трактате, по существу, мало что имеют общего с конкретными образцами античного искусства и во всяком случае по духу несравненно дальше от античности, чем, например, образцы Палладио, хотя и тот и другой опираются на Витрувия и примерно на тот же круг римских памятников. Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно прочитать предисловие „Читателям”, где Виньола подробно освещает свой метод. Прежде всего Виньола исходит из эстетической аксиомы,что более красивыми кажутся те произведения, которые „обладают некиими определениями и менее сложными числовыми отношениями и пропорциями“, и те, в которых „каждое малейшее членение в точности служит единицей измерения для больших членений“, т. е. те, для которых модульный принцип целых чисел является не только методом приближенного числового выражения величин, но и принципом реального построения. Другими словами, Виньола сознательно упрощает и вульгаризирует все богатство и разнообразие часто иррациональных отношений, наблюдаемых в большинстве античных произведений. Далее Виньола, компонуя свои канонические образцы, правда, выбирает, по его словам, какой-нибудь определенный конкретный пример, но подвергает его своеобразной обработке чисто эклектического порядка: „Если какое-нибудь мельчайшее членение не всецело подчиняется пропорциям чисел (что очень часто имеет место в работе каменотесов или проистекает от каких-либо других случайностей, которые имеют большое значение для таких мелочей), я это выравниваю в своем правиле, не допуская, однако, никаких существенных отклонений, но опираясь в таких малых вольностях на авторитет других построек“. Так получаются чисто отвлеченные препарированные „идеи“ пяти ордеров. Итак, виньоловский канон имеет, по существу, очень мало общего с античностью; это скорее канон позднего римского Возрождения, канон, создававшийся в связи с тенденцией задним числом подытожить и зафиксировать достижения „золотого века“. Об этой тенденции мы уже говорили, — она типична для кризиса реалистического мировоззрения, наступившего в Риме на почве феодальной и клерикальной реакции. Вместе с тем, невольно возникает предположение, что Виньола, хотя и дающий отповедь антиклассическим тенденциям в архитектуре, одной ногой уже стоит на почве барокко, для которого ордер постепенно утрачивает свой реальный конструктивный смысл и все более и более приобретает характер отвлеченной и, по существу, уже декоративной системы. Выводы для советского архитектора напрашиваются сами собой. Трактат Виньолы — в высшей степени интересный документ, как фрагмент не дошедших до нас обширных теоретических и археологических изысканий крупнейшего мастера и как попытка канонизировать архитектурные формы античности на грани между ренессансом и барокко. До конца понять и оценить опыт Виньолы можно лишь в связи с общей историей развития теоретической мысли и в связи с изучением творчества Виньолы как архитектора, что является задачей будущего исследования, после того, как будут обследованы и обмерены все сохранившиеся постройки мастера, и после того, как будет установлено, насколько и как сам Виньола пользовался установленным им каноном в своей архитектурной практике. В то же время „Правило пяти ордеров“ ни в коем случае не может и не должно служить ни учебным пособием, ни руководством при проектировании; оно отнюдь не должно связывать нашего архитектора в его творческой работе, так же, как оно не связывало в этом отношении и самого Виньолу. Однако ни один архитектор не может пройти мимо Виньолы, если он хочет понять историю классического наследия в европейской архитектуре, начиная от эпохи Возрождения и до наших дней. В то же время изучение Виньолы может принести пользу учащемуся или архитектору только при условии сугубо критического к нему отношения, при условии предварительного изучения конкретных образцов классики и, наконец, при условии глубокого знания, хотя бы по Витрувию и Палладио, всех тех проблем классической архитектуры, о которых Виньола умалчивает. А. Габричевский.

В основу настоящего издания положено первое известное нам издание виньоловского трактата, которое большинство исследователей датирует 1562 или 1563 г., опираясь на письмо от 12 июня 1562 г. сына Виньолы Джачинто, пославшего по поручению отца экземпляр „Правила“ в Парму герцогу Оттавио Фарнезе, и на привилегию папы Пия IV, правившего с 1559 по 1564 г. Это издание, вышедшее без имени издателя и без указания места и года издания, состоит из 32 гравированных на меди листов со сплошной нумерацией, включая титульный лист (I), папскую привилегию (II) и посвящение с обращением к читателям (III); издание 1562 г. (по экземпляру, хранящемуся в библиотеке Государственного Эрмитажа) целиком воспроизводится в настоящем издании, занимая титульный лист, текстовую вступительную часть и таблицы от IV до XXXII. ​ Вступительная статья и хронологическая канва составлены А. Г. Габричевским, им же выполнен перевод текста трактата. Биографические материалы перевел с итальянского А. И. Венедиктов. Комментарий составлен Г. Н. Емельяновым, библиография — А. Л. Саккетти.

Факсимильное воспроизведение издания 1937 г. всемирно известного труда зодчего эпохи Возрождения.Для архитекторов и искусствоведов.

Н П 14

Палладио, Андреа. Четыре книги об архитектуре / Андреа Палладио ; в переводе с итал. И. В. Жолтовского. - Факс. изд. - Москва : Архитектура-С, 2006. - 139 с. : ил.чзс-1 экз

ознакомительный фрагмент

Содержание: Первая книга об архитектуре Андреа Палладио ПосвящениеВступительное слово к читателямГлава I. Что необходимо соблюдать и что нужно заготовить прежде, чем приступить к постройкеГлава II. О деревеГлава III. О камнеГлава IV. О пескеГлава V. Об извести и приготовлении известкового тестаГлава VI. О металлахГлава VII. О качестве почвы, в которой должен быть заложен фундаментГлава VIII. О фундаментахГлава IX. О способах кладкиГлава X. О способах, которых придерживались древние при возведении каменных построекГлава XI. Об утонении стен и об их частяхГлава XII. О пяти ордерах, которые употреблялись у древнихГлава XIII. Об утолщении и утонении колонн, о междустолпиях и о столбахГлава XIV. О тосканском ордереГлава XV. О дорическом ордереГлава XVI. Об ионическом ордереГлава XVII. О коринфском ордереГлава XVIII. О сложном ордереГлава XIX. О пьедесталахГлава XX. О нарушениях правилГлава XXI. О лоджиях, передних, залах, комнатах и их формахГлава XXII. О полах и потолкахГлава XXIII. О высоте комнатГлава XXIV. О видах сводаГлава XXV. О размерах дверей и оконГлава XXVI. Об украшениях окон и дверейГлава XXVII. О каминахГлава XXVIII. О лестницах, различных их видах и о числе и размерах ступенейГлава XXIX. О кровлях Вторая книга об архитектуре Андреа Палладио, в коей содержатся рисунки многих домов, им построенных в городе и вне его, а также рисунки античных домов греков и латинян Глава I. О соблюдении того, что приличествует частным домам и отвечает их назначениюГлава II. О расположении комнат и остальных помещенийГлава III. Об изображениях городских домовГлава IV. О тосканском атриумеГлава V. О четырехколонном атриумеГлава VI. О коринфском атриумеГлава VII. О крытом атриуме и о частных домах древних римлянГлава VIII. О четырехколонных залахГлава IX. О коринфских залахГлава X. О египетских залахГлава XI. О частных домах грековГлава XII. О выборе места для строений виллыГлава XIII. О размещении строений в виллеГлава XIV. Рисунки вилл некоторых знатных венецианцевГлава XV. О рисунках, изображающих виллы некоторых знатных особ на материкеГлава XVI. О виллах у древнихГлава XVII. О некоторых композициях в зависимости от различных участков Третья книга об архитектуре Андреа Палладио, в коей трактуется о дорогах, мостах, площадях, базиликах и ксистах ПосвящениеВступительное слово к читателямГлава I. О дорогахГлава II. О распределении улиц внутри городаГлава III. О загородных дорогахГлава IV. О том, что должно соблюдаться при постройке мостов, и о месте, которое должно для этого избиратьсяГлава V. О деревянных мостах и о том, что нужно предусмотреть при их постройкеГлава VI. О мосте, возведенном Юлием Цезарем на РейнеГлава VII. О мосте через реку ЧизмонеГлава VIII. О трех других композициях, согласно которым можно строить деревянные мосты, не вбивая в дно реки никаких свайГлава IX. О мосте в БассаноГлава Х. О каменных мостах и о том, что следует соблюдать при их постройкеГлава XI. О некоторых знаменитых мостах, воздвигнутых древними, и о рисунках моста в РиминиГлава XII. О Вичентинском мосте на реке БакильонеГлава XIII. О каменном мосте моей композицииГлава XIV. О другом мосте моей композицииГлава XV. О Вичентинском мосте на РеронеГлава XVI. О площадях и зданиях, которыми они окружаютсяГлава XVII. О площадях грековГлава XVIII. О площадях латинянГлава XIX. Об античных базиликахГлава XX. О базиликах нашего времени и о рисунках базилики в ВиченцеГлава XXI. О палестрах и о ксистах греков Четвертая книга об архитектуре Андреа Палладио, в коей описываются и изображаются античные храмы, находящиеся в Риме, а также некоторые другие, находящиеся в Италии и вне Италии Вступительное слово к читателямГлава I. О месте, которое следует избирать для возведения на нем храмовГлава II. О форме храмов н о подобающих правилах, которые должно в них соблюдатьГлава III. О внешнем виде храмовГлава IV. О пяти разновидностях храмовГлава V. О членении храмовГлава VI. О рисунках некоторых античных храмов, находящихся в Риме, и прежде всего о храме МираГлава VII. О храме Марса МстителяГлава VIII. О храме Нервы ТраянаГлава IX. О храме Антонина и ФаустиныГлава X. О храмах Солнца и ЛуныГлава XI. О храме, называемом в просторечье ГаллучеГлава XII. О храме ЮпитераГлава XIII. О храме Фортуны ВирилисГлава XIV. О храме ВестыГлава XV. О храме МарсаГлава XVI. О баптистерии КонстантинаГлава XVII. О храме БрамантеГлава XVIII. О храме Юпитера СтатораГлава XIX. О храме Юпитера ГромовержцаГлава XX. О Пантеоне, именуемом ныне РотондойГлава XXI. О рисунках некоторых храмов, находящихся вне Рима и по Италии, и прежде всего о храме БахусаГлава ХХII. О храме, остатки которого видны близ церкви св. Себастиана на Аппиевой дорогеГлава XXIII. О храме ВестыГлава XXIV. О храме Кастора и ПоллуксаГлава XXV. О храме под ТревиГлава XXVI. О храме в ШизиГлава XXVII. О рисунках некоторых храмов, находящихся вне Италии, и прежде всего о двух храмах в ПолеГлава XXVIII. О двух храмах в Ниме и прежде всего о том, который называется "Квадратный дом"Глава XXIX. О другом храме в НимеГлава XXX. О двух других римских храмах и прежде всего о храме СогласияГлава XXXI. О храме Нептуна Вступительное слово к читателям Побуждаемый прирожденной склонностью, я отдался с юных лет изучению архитектуры; а так как я всегда был того мнения, что в строительном искусстве, равно как и в других делах, древние римляне далеко превзошли всех, кто был после них, я избрал себе учителем и руководителем Витрувия, единственного писателя древности по этому искусству, принялся исследовать остатки античных построек, дошедших до нас вопреки времени и опустошениям варваров, и, найдя их гораздо более достойными внимания, чем я думал до того, я стал их обмерять во всех подробностях, с чрезвычайной точностью и величайшей старательностью. Не найдя в них ничего, что не было бы исполнено разумно и пропорционально, я сделался столь усердным их исследователем, что не один, а много и много раз предпринимал различные поездки, побывав не только в различных частях Италии, но также и за ее пределами, с целью составить себе понятие о первоначальном виде этих построек и воспроизвести его в рисунках. Обратившись затем к обычному в наше время способу строить, я заметил, что он не только не соответствует тому, что я наблюдал в упомянутых сооружениях и прочел у Витрувия, Леон-Баттисты Альберти и других превосходных писателей, живших после Витрувия, но далек даже и оттого, что и я применял с успехом к полному удовлетворению тех, для кого я работал; поэтому я счел делом, достойным человека, предназначенного жить не только для себя, но и для пользы других, выпустить в свет рисунки этих построек, собранные ценою долгих и тяжких трудов, с кратким упоминанием того, что мне в них показалось наиболее достойным внимания, и с приложением тех правил, которые я соблюдал и продолжаю соблюдать в своих постройках, дабы каждый, прочитавший эти книги, мог воспользоваться тем, что найдет в них хорошего, и, со своей стороны, исправить те места (а их, возможно, найдется немало), где у меня окажутся недостатки. Пусть таким способом мало по малу научатся обходиться без неуместных вольностей, варварских вычур и чрезмерных затрат и (что важнее всего) избегать всевозможных крушений, постоянно случающихся на постройках. Я с тем большей охотой взялся за эту задачу, что встречаю за последнее время великое множество лиц, изучающих наше ремесло; многих из них достойным образом почтил мессер Джорджо Вазари из Ареццо, редкостный живописец и архитектор, увековечив их в своих книгах. Это дает мне надежду, что уменье строить на общее благо достигнет вскоре того предела, какой в высшей степени желателен во всех искусствах и к которому в нашей части Италии, как видно, весьма уже приблизились, ибо не только в Венеции, вертограде всех изящных искусств и единственной хранительнице величия и великолепия древнего Рима, начинают появляться хорошие постройки, — особенно с тех пор, как мессер Джакомо Сансовино, знаменитый скульптор и архитектор, впервые познакомил с прекрасной манерой, создавши (не считая других многочисленных и прекрасных произведений) новую Прокураторию, являющуюся, быть может, по своему богатству и убранству первым зданием из всех, какие видел мир со времени древних до наших дней,—но также и во многих других местах, не столь знаменитых, и преимущественно в Виченце — городе не очень большом по протяжению, но полном благороднейших умов, изобилующем богатствами и в свое время доставившем мне случай применить на деле то, что теперь я выпускаю в свет на общую пользу—есть большое количество прекраснейших зданий и было много лиц благородного звания, которые преуспели в этом искусстве и которые по своему рождению и глубине знаний достойны упоминания наряду с самыми прославленными из мужей, каковы синьор Джован Джорджо Триссино, светоч нашего века, братья Марка Антонио и Адриано графы Тьене, кавалер Антенор Паджелло, а кроме них, уже отошедших к ней жизни и оставивших по себе вечную память в зданиях, замечательных по красоте и убранству, ныне здравствуют синьор Фабио Монца, сведущий в самых разнообразных вещах, синьор Элио деи’Белли, сын покойного синьора Валерио, прославившегося в искусстве камей и резьбой по стеклу, синьор Антонио Франческо Оливьера, не только весьма сведущий во многих науках, но, кроме того, превосходный архитектор и поэт, о чем свидетельствуют его Алеманская Поэма, написанная в героических стихах, и одна из его построек в Боско ди Нанто в Вичентинской провинции, и, наконец (не упоминая о многих других, кого по праву можно было бы сюда включить), синьор Валерио Барбарано, весьма усердный исследователь всего, что касается нашего ремесла. Теперь возвращаюсь к нашему предмету. Выпуская в свет плоды моих трудов, затраченных мною со времени моей юности до сегодняшнего дня на старательнейшее изучение и обмеры тех сооружений древности, которые мне были известны, и прилагая по этому поводу краткое рассуждение об архитектуре с соблюдением наибольшего порядка и ясности, какие мне только доступны, я счел удобным начать с частных домов, и от части я это сделал потому, что частные дома, по-видимому, послужили образцом для общественных, ибо весьма вероятно, что люди первоначально жили вразброд, а затем, увидев, что для достижения счастья (если только оно возможно на земле) они нуждаются в помощи ближних, они естественно воспылали стремлением и любовью к общению с другими людьми; отсюда дома стали соединяться в селения, селения—в города и, наконец, в последних появились общественные места и здания; также и потому начинаю я с частных домов, что из всех родов архитектуры ни один в такой степени не отвечает нуждам людей и столь часто не применяется в жизни. Итак, сначала я поведу речь о частных домах, а затем перейду к общественным зданиям и вкратце сообщу о дорогах, мостах, площадях, тюрьмах, базиликах или судилищах, о ксистах и палестрах, или местах, где древние предавались телесным упражнениям, о храмах, театрах и амфитеатрах, об арках, термах, акведуках и, наконец, о способах укреплять города и о гаванях, во всех этих книгах я буду избегать долгих рассуждений и буду делать лишь те указания, которые мне покажутся наиболее необходимыми, и пользоваться лишь теми названиями, которые в настоящее время вошли в обиход у всех мастеров. А так как единственное, за что я могу ручаться, это долгие труды, великое рвение и любовь, которые я вложил в разумение и осуществление своей задачи, то, если Богу будет угодно сделать эти труды не напрасными, я возблагодарю Его за доброту от всего сердца, оставаясь при этом многим обязанным всем тем, кто своими прекрасными изобретениями и опытом завещали нам наставления в этом искусстве, ибо они открыли более легкий и удобный путь к изучению новых предметов и благодаря им мы имеем понятие о многих вещах, которые, пожалуй, иначе от нас были бы скрыты. Первая часть будет разделена на две книги. В первой из них будет речь о заготовлении материала и о том, как, будучи заготовлен, он применяется, начиная от фундамента и кончая крышей; в ней будут заключаться те правила, которым нет изъятия и которых необходимо держаться во всех постройках, как общественных, так и частных. Во второй я буду говорить о характере построек в зависимости от различного положения тех лиц, для которых они предназначены, и сначала скажу о городских постройках, а затем перейду к местам, пригодным и удобным для вилл, и к распланировке этих мест. А так как по этому предмету мы располагаем лишь очень немногими древними образцами, которыми мы могли бы воспользоваться, я приложу планы и фасады многих построек, сделанных мною для различных особ благородного звания, а также рисунки, изображающие жилища древних и те части, которые них наиболее в примечательны, согласно сведениям Витрувия о том, как строили древние.

НВ 54

Витрувий. Десять книг об архитектуре / Витрувий ; пер. с латин. Ф. А. Петровского ; Рос. акад. архитектуры и строит. наук, Науч.-исслед. ин-т теории архитектуры и градостроительства. - 2-е изд., испр. - Москва : URSS, 2003. - 317 с. : ил. - (Из истории архитектурной мысли ). - На обл. загл. не указ.чзс-1 экз.Витрувий. Десять книг об архитектуре / Витрувий ; пер. Ф. А. Петровского. - Репр. изд. - Москва : Архитектура-С, 2006. - 327 с. - (Классики теории архитектуры). чзс-1 экз.

Трактат Витрувия представляет собой энциклопедию технических наук. Архитектура, в понимании автора, включает три основных области: архитектуру в узком смысле этого слова, т. е. строительную технику и строительное искусство (кн. I-VIII), гномонику, т.е. изготовление приборов для измерения времени (IX), и механику, т. е. изготовление грузоподъемных и водоподъемных машин и осадных и метательных орудий (X). Охватывая весь круг знаний, необходимых для строителя и инженера, трактат Витрувия - не просто сборник рецептов и не только практическое руководство, но и определенная система теоретических научных знаний. Согласно определению самого автора (I, 1), практика основывается на теории, опыт проверяется и руководится наукой. Наука же на основании устанавливаемых ею законов природы объясняет, почему надо строить так, а не иначе, показывает, как надо строить, и расценивает уже построенное. Отсюда вытекает требование энциклопедического образования для архитектора, и Витрувий не только перечисляет те науки, которые должен знать архитектор, но и действительно обосновывает все области строительства соответствующими научными теориями, излагая их подчас весьма пространно.Предназначена для студентов, обучающихся по архитектурным и дизайнерским специальностям, а также для широкого круга читателей.Подробнее: https://www.labirint.ru/books/437305/

Трактат Витрувия представляет собой энциклопедию технических наук. Архитектура, в понимании автора, включает три основных области: архитектуру в узком смысле этого слова, т. е. строительную технику и строительное искусство (кн. I-VIII), гномонику, т.е. изготовление приборов для измерения времени (IX), и механику, т. е. изготовление грузоподъемных и водоподъемных машин и осадных и метательных орудий (X). Охватывая весь круг знаний, необходимых для строителя и инженера, трактат Витрувия - не просто сборник рецептов и не только практическое руководство, но и определенная система теоретических научных знаний. Согласно определению самого автора (I, 1), практика основывается на теории, опыт проверяется и руководится наукой. Наука же на основании устанавливаемых ею законов природы объясняет, почему надо строить так, а не иначе, показывает, как надо строить, и расценивает уже построенное. Отсюда вытекает требование энциклопедического образования для архитектора, и Витрувий не только перечисляет те науки, которые должен знать архитектор, но и действительно обосновывает все области строительства соответствующими научными теориями, излагая их подчас весьма пространно. Предназначена для студентов, обучающихся по архитектурным и дизайнерским специальностям, а также для широкого круга читателей.

ознакомительный фрагмент

ОТ РЕДАКЦИИ Мы располагаем лишь самыми скудными сведениями о жизни и личности Витрувия. Сведения эти в основном сводятся к тем немногочисленным автобиографическим высказываниям, которые встречаются в его трактате. Витрувий * был, повидимому, сыном архитектора и получил от родителей, готовивших его к этой профессии, энциклопедическое образование (VI, вст. 4). Он, по всей вероятности, служил в войсках Юлия Цезаря и занимался постройкой и починкой военных машин (I, вст. 1). Возможно, что он сопровождал Цезаря во время его походов (II, 9, 15; VIII, 3, 25) и таким образом мог побывать в Галлии, в Испании и в Греции. По свидетельству Фронтина ** , стратега и инженера конца I в. н. э., Витрувием был установлен модуль для калибров свинцовых водопроводных труб (VIII, 6, 4), причем Фронтин упоминает в той же связи имя Агриппы, который был ближайшим сотрудником Августа в деле дорожного и водного строительства, откуда можно заключить, что Витрувий продолжал служить при Августе в качестве гражданского инженера. Кроме этого, Витрувий, как он сам об этом сообщает (V, 1, 6-10), построил *** базилику в colonia Julia Fanestris (нынешнее Фано, на берегу Адриатического моря). Надо думать, что это был единственный крупный заказ, который ему удалось получить, ибо ни о каких других своих постройках он не говорит. Вообще он, видимо, занимал весьма и весьма скромное положение в архитектурной жизни своего времени и чувствовал себя обойденным неудачником, приписывая это своей невзрачной наружности (II, вст. 4) и отсутствию той алчности и наглости, которыми, как он говорит, отличались его коллеги (VI, вст. 5). Пользуясь протекцией сестры Августа Октавии (ум. 11 г. до н. э.), Витрувий добился пенсии и под старость занялся сочинением трактата, который он посвятил Августу. * В рукописях трактата и у античных авторов сохранилось только родовое имя— Витрувий. Семейное имя (cognomen) Витрувия — Поллион — встречается в античности дважды: 1) в краткой выдержке из трактата, составленной во II в. н.э. М. Цетием Фавентином, если только в данном случае «Поллион» не есть, как предполагает Шуази (Aug. Сhоisу, Vitruve, Paris 1909, III, 259), имя другого архитектора, которого Фавентин упоминает наряду с Витрувием; 2) предположительно в надписи I в. н.э., найденной в Мизенуме и гласящей: «арх(итектор) (В) итрувий (Полл)ион» (С. I. L. X, 3393). Личное имя (praenomen) с достоверностью установить нельзя. «Архитектор вольноотпущенник Луций Витрувий Кердон», упоминаемый в надписи на веронской арке (С. I. L. V, 3464), едва ли может быть отождествлен с нашим автором. Если даже этот Кердон был вольноотпущенником писателя, все же нет никаких оснований предполагать, как это делали некоторые, что Верона была родиной Витрувиев. Точно так же нахождение многочисленных надгробных надписей с упоминанием рода Витрувиев в кампанском городе Формиях (ныне Мола ди Гаэта) еще не доказывает, что Витрувий был уроженцем этого города. Имя Марк, принятое во всех старых изданиях, в том числе и в баженовском переводе, является не более, как догадкой первых итальянских издателей эпохи Возрождения. * «De aquaeductibus urbis Romae», XXV. *** Попытка Крона (Vitruvius, ed. F. Кrоhn, Lipsiae 1912. Praef.) заподозрить подлинность этого места, а тем самым и практическую деятельность Витрувия как архитектора, мало убедительна и хорошо опровергается Закуром (Sасkur, Vitruv und die Poliorketiker. Berlin 1925, 154—155). Эти автобиографические данные позволяют с уверенностью утверждать, что Витрувий жил в середине I в. до н.э. и что «император» и «цезарь», к которому он обращается, - не кто иной, как Октавиан Август, приемный сын Цезаря и «умиротворитель» империи после гражданских войн (I, вст. 1). К этому присоединяется целый ряд косвенных доказательств, не допускающих более поздней датировки, а именно в пределах нашей эры: Фронтин (40-103 н.э.) и Плиний Старший (23-79 н.э.) уже ссылаются на Витрувия как на авторитет; Витрувий говорит о Везувии, как о потухшем вулкане (II, 6,2), т.е. он не пережил извержения 79 г. н.э., он упоминает всего один каменный театр в Риме (III, 3, 2), а именно театр Помпея, в то время, как в 13 г. до н.э. их было уже три; он ничего не говорит ни об общественных термах, ни об амфитеатрах, сообщая, что гладиаторские игры происходили на форумах (V, 1, 1); из римских писателей он ссылается только на Энния, Акция, Лукреция и Цицерона (IX, 1, 16-17) и не упоминает ни одного автора эпохи Августа; наконец, и это самое важное, Витрувий мало говорит о кладке из обожженного кирпича и о сводах и вовсе не описывает кирпично-бетонной сводчатой техники, которая получила такое широкое распространение в императорскую эпоху, начиная уже с I в. н.э. Поэтому следует считать несостоятельными гипотезы всех тех, кто относил Витрувия к эпохе Флавиев, к IV в. и к средним векам или, что уже является чистой фантастикой, к эпохе Возрождения. Установление более точных хронологических границ написания трактата в пределах второй половины I в. н. э. крайне затруднительно на основании тех весьма шатких опорных точек, которые нам дает текст трактата. Так, Витрувий всюду называет Августа либо «императором» либо «цезарем», и это заставляет предполагать, что он еще не знает титула «август», принятого Октавианом в 27 г. до н. э. С другой стороны, описывая базилику в Фано (V, 1, 7), он говорит о «портике храма Августа» . Далее Витрувий упоминает храм Цереры около Большого Цирка (III, 3, 5), сгоревший в 31 г. до н.э.; правда, Плиний утверждает, что он вскоре после этого был восстановлен. Дорийский храм Квирина (III, 2, 7) был посвящен только в 16 г. до н.э., так что если придерживаться 27 г., как крайнего срока, приходится допустить, что Витрувий говорит о неоконченной постройке. С другой стороны, упоминаемый Витрувием портик Метелла (III, 2, 5) вскоре после 33 г. был переименован в портик Октавии. Наконец, рассуждения Витрувия об истоках Нила (VIII, 2, 6-7), по всей вероятности, восходят к сочинению Юбы о Ливии, которое не могло быть написано раньше 26 г. н.э. Не вдаваясь в детали, можно, таким образом, отнести написание трактата к 40-м и 20-м гг. I в. до н. э., а если принять во внимание, что Витрувий его писал в преклонных летах, приходится предположить, что автор родился в 90-х или 80-х гг. «Десять книг об архитектуре» представляют собой энциклопедию технических наук. Архитектура, в понимании Витрувия (I, 3, 1), включает три основных области: архитектуру в узком смысле этого слова, т. е. строительную технику и строительное искусство (кн. I-VIII), гномонику, т. е. изготовление приборов для измерения времени (IX), и механику, т. е. изготовление грузоподъемных и водоподъемных машин и осадных и метательных орудий (X). Охватывая весь круг знаний, необходимых для строителя и инженера, трактат Витрувия - не просто сборник рецептов и не только практическое руководство, но и определенная система теоретических научных знаний. Согласно определению самого автора (I, 1), практика основывается на теории, опыт проверяется и руководится наукой. Наука же на основании устанавливаемых ею законов природы объясняет, почему надо строить так, а не иначе, показывает, как надо строить, и расценивает уже построенное. Отсюда вытекает требование энциклопедического образования для архитектора, и Витрувий не только перечисляет те науки, которые должен знать архитектор, но и действительно обосновывает все области строительства соответствующими научными теориями, излагая их подчас весьма музыкальной теории (V, 3-5; 6); устройство солнечных и водяных часов - не что иное, как прикладная астрономия (IX), не говоря уже о том, что постройка подъемников и метательных орудий является приложением теоретической механики, в частности учения о рычагах (X); наконец, архитектурная эстетика, т. е. теория украшений и пропорций, которую Витрувий вначале определяет чисто абстрактными категориями (1,2) * , в дальнейшем в целом ряде частных случаев выводится им из законов построения человеческого тела (например III , 1), из законов физиологической оптики (III, 3, 10; 4, 5; 5, 10; 5,13; IV,4; VI, 2; 3,5) и из чисто конструктивных принципов (IV, 2). В основе научных теорий Витрувия лежат две натурфилософские концепции, весьма характерные для античности: учение о четырех стихиях и представление об универсальном объективном значении числовых закономерностей и пропорциональных отношений, которые можно обнаружить в строении вселенной и человека и без которых нельзя построить ни красивого здания, ни точно работающей машины; так, например принцип модульности применяется и в теории ордеров и в конструкции баллисты. Кроме того, интересно отметить, что Витрувий прибегает и к историческому объяснению фактов, с нашей точки зрения довольно наивному; он набрасывает картину происхождения архитектуры (II, 1), прослеживает генезис и историю архитектурных ордеров (IV, 1) и отдельных мотивов (I, 1, 5-6) и выводит основные элементы ордера из форм деревянного зодчества (IV, 2), не говоря уже о целом ряде исторических анекдотов, которые он вводит в качестве иллюстраций или для назидания. * Из этих категорий особый интерес имеет для нас понятие «благообразия» (decor), которое показывает, что для античного архитектора идейная выразительность художественной формы являлась неотъемлемой частью архитектурного образа (I, 2, 5—7) и была в то же время теснейшим образом связана с функциональной строительной программой (VI, 5). Такова проблематика трактата. Как же Витрувий справился со своей задачей? Создавая свою энциклопедию, Витрувий чувствует себя пионером в этом деле и нисколько не закрывает глаза на те трудности, которые ему приходится преодолевать. Он должен прежде всего собрать и объединить литературу своих предшественников, которая представляет собой разрозненные и несистематические отрывки, посвященные отдельным вопросам (IV, вст.). Затем он должен найти такую форму изложения, чтобы быть понятным всякому, даже неспециалисту; для этого необходимо иметь строгий план, необходимо уметь выражаться кратко и ясно и выработать единую и точную терминологию (V, вст.). Витрувий считает недопустимым молчаливо присваивать чужое мнение; поэтому он добросовестно и подробно перечисляет все свои источники (VII, вст.). К сожалению, ни одно из упоминаемых им сочинений до нас не дошло, и поэтому очень трудно установить, как и в какой мере они им использованы. Подавляющее большинство цитируемых авторов - греческие мастера эллинистического периода. Яснее других обрисовывается фигура Гермогена, архитектора II в. до н. э., строителя храма Артемиды в Магнесии и храма Диониса на Теосе. Витрувий часто на него ссылается (III, 2, 6; 3, 7-10; IV, 3, 1; VII, вст. 12) и, видимо, у него заимствует учение пространно. Так, выбор места, ориентация и планировка города и Жилища определяются гигиеническими соображениями с учетом физиологии человека, с одной стороны, а с другой - метеорологии и климатологии (I, 4, 6; VI, 1, 4); учение о строительных материалах предполагает знание геологии, минералогии и ботаники (II); техника нахождения и проводки воды требует специальных и основательных познаний в области климатологии и почвоведения (VIII); театральное строительство немыслимо без знания акустики и законов о ионийском ордере. Из известных нам латинских авторов Витрувий ссылается только на Варрона (VII, вст. 14), но опять-таки на недошедшее до нас сочинение «О девяти науках» (Disciplinarum libri IX), последняя книга которого была посвящена архитектуре. Как бы то ни было, огромное количество упоминаемых источников свидетельствует о том, что Витрувий широко пользуется компилятивным методом. Но это было неизбежно при энциклопедическом характере трактата, и автор этого не скрывает. Помимо литературных источников, Витрувий очень часто иллюстрирует свое изложение ссылками на памятники. Однако надо признать, что ссылки эти носят настолько общий и неопределенный характер, что трудно установить, - за исключением римских построек, - видел ли Витрувий эти памятники или он ссылается на них с чужих слов. Во всяком случае мы не встречаем ни одного детального описания, и памятники привлекаются только для иллюстрации самых общих положений, как, например, при классификации типов храмов, анализ же пропорций и частей ордера обычно не сопровождается никакими конкретными примерами. Зато как только речь заводится о строительной технике, сразу же чувствуется, что Витрувий говорит как специалист. Язык становится точным и конкретным, ибо автор уже не излагает тот или иной литературный источник, а сообщает определенную рецептуру как плод многолетнего практического опыта. Если многие технические описания все же остаются для нас темными и непонятными, то это объясняется главным образом либо порчей текста (искажение числовых данных, непонимание переписчика), либо тем (как, например, при описании военных орудий), что Витрувий часто умалчивает о вещах, которые он считает общеизвестными для своих современников. Наоборот, когда автор покидает почву своего ремесла, когда он излагает более отвлеченные предметы или когда он пускается в красноречие, сразу же обнаруживается его писательская неопытность и его недостаточная осведомленность в области книжной науки. Для примера достаточно указать на поверхностное изложение древних натурфилософов (II, 2; VIII, вст. 1) и на крайне туманные эстетические определения (I, 2), явно заимствованные им из какого-нибудь сочинения по риторике (возможно, у Посидония), в котором он плохо разбирался. Итак, Витрувий далеко не владеет той полнотой энциклопедического знания, которой он требует от архитектора. Однако это нисколько не умаляет огромного принципиального значения его замысла, столь характерного для античности и столь поучительного для нас понимания архитектуры как научного синтеза искусства и техники. Трактат был иллюстрирован рисунками, которые до нас не дошли. Витрувий очень редко, всего десять раз, отсылает читателя к рисунку (I, 6, 12; III, 3, 13; 4, 5; 5, 6; V, 5, 6; VIII, 5, 3; IX, вст. 5; вст. 7; IX, 7; X, 6, 4). Возможно, что других рисунков и не было и эти десять иллюстраций носили характер очень простых чертежей, которые любой переписчик мог бы воспроизвести, не прибегая к помощи художника-профессионала, что значительно удорожило бы и усложнило издание *. * Таково мнение 3акура (цит. соч., стр. 12 слл.), который в качестве примера приводит дошедшие до нас диаграммы, иллюстрировавшие трактат Герона об автоматах. Чтобы объяснить основные черты намеченной здесь характеристики Витрувия, необходимо сделать попытку определить место, занимаемое им в истории античной культуры. К середине I в. до н. э. внутренние социальные противоречия, раздиравшие огромную рабовладельческую империю, достигли предельной остроты: борьба крупной земледельческой патрицианской знати с сословием всадников, представлявшим интересы торгового и ростовщического капитала, протекала под страшной угрозой восстания со стороны угнетаемых классов - рабов и безземельной и безработной бедноты - и на фоне пестрой смены военных диктаторов, которые обескровливали и разоряли империю проскрипциями и войнами. «Всеобщее убеждение в том, что из этого положения нет иного выхода, что не тот или другой император, но эта основанная на военной диктатуре империя является неизбежной необходимостью», привело к временному компромиссу между борющимися сторонами и к фактическому установлению монархического строя при Августе. Грандиозное строительство было неотъемлемой частью политической программы новой монархии. Рим, как центр империи, должен был быть достаточно украшен, чтобы возвеличивать мощь римского владычества и обожествленную особу императора. Кроме того, он должен был вместить огромные массы скопившегося в нем античного пролетариата, требовавшего «хлеба и зрелищ». Наряду с этим необходим был целый ряд мер по благоустройству города, по проведению водопроводов и дорог, а также по рационализации жилищного строительства, которое находилось во власти бешеной спекуляции наспех построенными многоэтажными квартирными домами и которое являлось очагом постоянных пожаров. Эта программа требовала, с одной стороны, достаточно высокого уровня практических и теоретических технических знаний, с другой - создания нового, своего, римского архитектурного стиля. И то и другое требовало в первую очередь нового, подытоживающего освоения эллинистической науки и искусства, ибо если в области языковой культуры Рим уже обладал собственной, самобытной литературной традицией, то в области архитектуры он, несмотря на свою политическую и экономическую экспансию в бассейне Средиземного моря, оставался не более, как одной из провинций эллинистического культурного мира. Архитектура и война были одними из главных двигателей в развитии античной техники. Особенное значение приобрела военная техника, когда, начиная со II в. до н.э., вместе с наступившим кризисом рабовладельческой системы производства, войско и военное дело сделались неотъемлемыми элементами античного общества и античной культуры. В пределах античной формации армия была самой прогрессивной общественной организацией как в экономическом, так и в техническом отношении; так, в армии «впервые имеет место применение машин в крупном масштабе». Однако Рим не имел своей технической литературы на латинском языке, а сочинения александрийских механиков были доступны только узким специалистам, главным образом приезжим грекам. Точно так же дело обстояло и с архитектурой, которая должна была занять ведущую роль в культуре императорского Рима. Конечно, Рим в эпоху республики имел и собственные, так сказать, национальные архитектурные традиции как в области техники, так и в области планировки жилья и храма, но стилистически римская архитектура в это время была не более, как вариантом эллинистической. Греческие мастера строили в Риме, и римские - в Греции. Однако подлинно римская архитектура, которая осуществила синтез эллинской ордерной системы с новой техникой, отвечавшей грандиозным задачам нового общественного строительства, возникла лишь в императорскую эпоху. Судя по ссылкам Витрувия на свои литературные источники, эллинизм обладал большим количеством теоретических сочинений по архитектуре, в которых учение об ордерах уже было канонизировано. Но опять-таки весь этот материал оставался вне пределов римской литературы, а размах разворачивающегося римского строительства настоятельно требовал освоения этой части греческого наследия и притом на латинском языке. Старый скромный инженер Витрувий дожил до начала принципата Августа и, по-видимому, учел потребность в архитектурном учебнике, который подвел бы итог строительной теории и практики эллинизма. Таково значение трактата для его времени. Сделались ли «Десять книг об архитектуре» популярным и необходимым пособием, сказать трудно. Во многом, в особенности в части техники сводов, книга должна была скоро устареть. В области военной техники Витрувия могли затмить и Фронтин и Аполлодор из Дамаска, «Полиоркетика» которого до нас не дошла 3. Наконец, имя Витрувия встречается у античных авторов очень редко . Однако, с другой стороны, уже во II в. Марк Цетий Фавентин составляет краткую выдержку из трактата и в IV в. Палладий, в строительной части своего сочинения по сельскому хозяйству, целиком примыкает к Витрувию. К тому же весьма характерно, что до нас дошел именно трактат Витрувия, т.е. сочинение, имевшее большое практическое значение, а энциклопедия филолога Варрона не пережила своего времени и бесследно пропала. Дальнейшая судьба Витрувия - замечательное явление в истории европейской культуры. Это один из тех редких случаев, когда литературная традиция, более того - отдельная книга, надолго определила характер и направление развития целой области человеческого творчества. Вся европейская архитектура от Возрождения до наших дней воспринимала наследие античности прежде всего и главным образом через Витрувия, и трудно себе представить, как сложился бы ее облик, если вычеркнуть трактат Витрувия из этого наследия. В средние века Витрувий не был забыт. Древнейшие дошедшие до нас списки трактата датируются IX-XI вв.* (Античных рукописей не сохранилось. Из 55 списков 15 относятся к IX-XI векам, остальные к XIII-XV. Все восходят к одному не дошедшему до нас архетипу), Уже Карл Великий, пытавшийся проводить своеобразную политику культурного «возрождения» античности, видимо живо интересовался Витрувием, так как экземпляр трактата имелся у Эгинхарта, его ближайшего советника в области строительства. Списки трактата хранились во многих монастырях, например в Фульде и в Рейхенау,и имя Витрувия не раз упоминается у средневековых авторов. Вопрос о роли Витрувия в средние века еще совершенно не изучен, однако можно с уверенностью утверждать, что цеховому и ремесленному укладу средневекового строительства самый замысел трактата, в основе которого лежит представление о научной природе технических знаний, и идеал архитектора как энциклопедически образованной личности, был совершенно чужд. Если средневековые мастера и пользовались Витрувием, то только как сборником технических рецептов и, конечно, не могли ни понять, ни усвоить художественной стороны античной теории архитектуры. Витрувия заново открывает Возрождение. Для Возрождения Витрувий был прежде всего источником познания античности, а кроме того, он был созвучен тому новому пониманию искусства как науки и архитектора как homo universale (универсальный человек), которое в начале XV в. вырабатывается в передовых торговых республиках Италии и в первую очередь во Флоренции. В процессе изучения «возрождаемой» античной архитектуры Витрувий играет не меньшую, часто даже большую роль, чем памятники; к тому же новая архитектура с первых же своих шагов создает себе свою теорию, опираясь опять-таки на Витрувия. А так как основным моментом, связывающим античную архитектуру с архитектурой Возрождения, была ордерная система, «ордера» Витрувия и явились исходной точкой для всей архитектурной эстетики Возрождения. Правда, на первых порах трактат Витрувия воспринимался целиком, как строительно-техническая энциклопедия, ибо в XV в. искусство и прикладные науки составляли единое целое и архитекторы, как и все художники этой эпохи, были, действительно, универсальными людьми, хотя бы, например, Альберти, который в своем трактате пытался создать такую же энциклопедию и которого за это и величали «итальянским Витрувием». Но уже начиная с середины XVI в. архитектор-художник начинает диференцироваться от ученого-изобретателя и техника и витрувианство все больше и больше сводятся к архитектурной эстетике, к теории ордеров и к археологическим проблемам. Все же роль его настолько значительна, что вся архитектурная теоретическая мысль вращается в его орбите вплоть до конца XVIII в. С этой точки зрения трудно провести строгую границу между многочисленными комментариями к Витрувию и не менее многочисленными оригинальными трактатами. Мало того, через теорию витрувианство оказывает огромное влияние на архитектурную практику. Так, например стимулом к созданию современной иллюзионной сценической коробки явились попытки реконструкции античной сцены на основании текста Витрувия, не говоря уже о том, что витрувианская теория сыграла решающую роль в разработке и развитии ордеров от XVI до XVIII в. включительно. Конечно, наряду со здоровым творческим усвоением Витрувия крупными мастерами, как Виньола, Палладио или Перро, витрувианство породило немало схоластики и эклектизма, но в основном оно является живой и неотъемлемой частью всей возрожденческой традиции в истории европейской архитектуры. Основные этапы в истории витрувианства следующие. Все теоретики XV в., и в первую очередь Альберти, пользуются рукописными текстами Витрувия. Первое печатное издание Витрувия вышло почти одновременно (1484-1486) с трактатом Альберти о зодчестве (1485). В XVI в. начинается своего рода канонизация Витрувия. Им занимаются не только архитекторы, но и филологи. В 1531 г. основывается в Риме витрувианская академия (Academia della Virtu), всякий мало-мальски образованный гуманист считает себя витрувианцем, увлечение Витрувием доходит до фанатизма, и витрувианская схоластика нередко вмешивается в архитектурную практику. Но наряду с этим начинается критическая работа над текстом (первый шаг в этом направлении сделал Фра Джокондо, который в 1511 г. выпустил первое издание текста, не потерявшее свое значение и по сие время) и появляются первые комментированные издания (Чезариано - 1521, Филандер - 1544 и, главное, Барбаро - 1556, который дает для XVI в. наиболее обширное и в архитектурном отношении наиболее интересное толкование текста, иллюстрированного отчасти рисунками Палладио). Сюда же можно смело отнести и крупнейшие архитектурные трактаты этого времени (Серлио - 1540, Виньола - 1562, Палладио - 1570 и Скамоцци - 1615), которые по существу являются творческими комментариями к Витрувию. Для XVII и XVIII вв. решающую роль сыграл перевод и комментарий Перро (1673), который для своего времени может считаться образцовым как в филологическом, так и в архитектурном отношении, ибо автор был одинаково силен и в той и в другой специальности. К Перро непосредственно примыкает трактат Блонделя Старшего (1675). Аналогичное значение для Англии имело издание Ньютона (1771-1791). В XVIII в. внимание издателей все больше и больше сосредоточивается на археологических и филологических изысканиях. В этом отношении серьезными вкладами в науку явились комментарий Полени (1739-1741) и издание Галиани (1758). В XIX в. Витрувий, потеряв значение для архитектурного творчества, продолжает существовать наряду с Виньолой в качестве мертвой академической рецептуры. Зато в XIX в. была проделана серьезная работа над критикой текста, и именно в этом отношении многочисленные издания прошлого века сделали огромный шаг вперед по сравнению с «творческими) комментариями XVI в. Из критических изданий текста необходимо упомянуть издания Роде (1800), Шнейдера (1807), Лоренцена (1857), Розе (1867, 1899) и Крона (1912). В связи с появлением археологии, как науки, комментирование Витрувия пошло главным образом по археологическому руслу. Однако большинство исследований этого рода, посвященных этим вопросам, рассеяно по журналам, далеко не охватывает всех археологических проблем, связанных с Витрувием (а главное, проблему пропорций и ордера) и пока еще не сведено воедино. Подытоживающие издания Стратико (1825-1830) и Марини (1830), несмотря на свою полноту, значительно устарели. Единственной попыткой архитектурно-строительного истолкования является посмертное издание неоконченного комментария Шуази (1909), который совершенно не учитывает археологического материала. Последнее большое комментированное издание Престеля (1912-1913) нам, к сожалению, при подготовке к первому тому использовать не удалось. Первый том настоящего издания содержит текст трактата, снабженный краткими примечаниями. Напечатанный здесь перевод - первый перевод Витрувия на русский язык, сделанный с подлинника. Известный перевод Каржавина, изданный Баженовым (1790-1797), сделан с французского перевода Перро и устарел не только по языку, но и потому, что устарели перевод и комментарии самого Перро. В основу настоящего перевода положен текст Крона. Все отступления от этого текста в пользу других чтений будут оговорены и обоснованы в текстологической части второго тома. Для проверки переводчик и редактор пользовались лучшими переводами XIX и XX вв., а именно; немецкими - Лоренцена и Ребера, французским - Шуази и английским - Моргана, а также индексом Ноля.

Н П 12

ознакомительный фрагмент

Эта книга — об архитектуре, о закономерностях зарождения, становления и развертывания архитектурной формы и архитек­ турного пространства, о внутренней логике самой архитектуры, об изначальных, давно забытых смыслах и не вполне осознанных идеях, из которых как из семян развертывалось все богатство пластических форм, наконец, о нескончаемом человеческом опы­ те воплощения в творчестве глубинных, чаще всего неосознанных представлений о целостной, гармоничной, логически построенной вселенной. В современных лексиконах слово архитектура обычно соотно­ сят с латинским «architektura» (строительное искусство) и далее с греческим «architekton» (строитель, главный строитель). Однако, при соотнесении с древнегреческими корнями АРХЕ и ТЕКТО в их раннем значении, слово АРХИ-ТЕКТУРА пере­ водится на русский язык как «перво-создание», «перво-творение». В русском языке ЗОДЧИЙ — «здатель», «зиждитель», «творец». Отсюда «здание», а затем и «со-зидание». «Со-здатель» — очевид­ но более позднее определение творца, создавшего мир в некоем со-творчестве, в со-авторстве или хотя бы в чьем-то присутствии. Иначе говоря, ключевой профессиональный термин в его перво­ начальном, древнем значении указывает на архитектора как на творца мира, создателя вселенной или соавтора первотворца, но­ сителя некоего изначального творческого акта, подобного акту творения миро-здания. Исходя из такого архаичного видения высокой сущности ар­ хитектуры можно попытаться найти следы древнейших представ­ лений о вселенной в центральном здании любого человеческого поселения — в храме, в центральном сооружении святилища — например, в ступе, и, наконец, в центральном сооружении любо­ го освоенного или созданного человеком пространства жизнеде­ ятельности — в алтаре. Закономерно предположить, что именно в центре своего обитаемого мира: в фокусе населенной долины, в жилом помещении, в здании, во дворе, па перекрестке улиц, на площади, иначе говоря в центре своей домашней, сельской, город­ ской вселенной человек стремился поместить изображение все­ ленского миро-здания. Самым ранним таким изображением представляется алтарь. Более поздние архитектурные сооружения и здания (сооружения с доступным внутренним пространством), ступы и храмы мы бу­ дем- рассматривать как результат стадиального развития их пер­ вичной формы — алтаря. Мы попытаемся раскрыть исходные, «вселенские» закономерности построения алтаря, ступы, храма. Материал, на котором мы поведем исследование, по своему объему, по расположению в пространстве и времени необъятен. Географически это почти весь Евразийский континент. По време­ ни он углубляется примерно на восемь тысяч лет. Он входит в историю и, что важнее, в предысторию нашей культуры, от кото­ рой до нас не дошло прямых письменных свидетельств. Объектами исследования выступает собственно архитектура и то, что сейчас мы называем памятниками искусства, археологии, письменной и устной традиции — это алтари, ступы, храмы, свя­ тилища, предметы культа, памятники письменности и устного творчества: мифологические и обрядовые, эпические и философ­ ские. Создать сколь-нибудь систематическую, полную картину это­ го безграничного пространственно-временного поля культуры едва ли возможно. Но есть возможность проложить по этому полю свою собственную архитектурную тропу — тропу архитектурно­ го видения и понимания. Владение началами профессионального архитектурного видения и понимания смысла архитектуры, зако­ номерностей развертывания архитектурного пространства и архи­ тектурной формы позволит нам не через пересказ археологов, историков и исследователей древних текстов, а прямо через ар­ хитектуру приблизиться к видению и пониманию тех архаичес­ ких представлений о миро-здании и миро-порядке, которые мно­ гие тысячи лет определяли развитие зодчества и культуры в целом, которые, во многом непонятые и неосознанные, определя­ ют это развитие и поныне. Чтобы проложить свою профессиональную архитектурную тро­ пу и не заблудиться в огромном поле культуры, мы будем, на­ сколько это возможно, постоянно и неуклонно придерживаться двух краеугольных принципов исследования. Принцип первый — все рассматривать через архитектуру, все начинать с архитекту­ ры и неизменно, в конце каждого этапа исследования, в итоге каждого научного посыла возвращаться к архитектуре. Какие бы объекты исследования мы ни затрагивали: будь то атрибуты куль­ та или древние тексты, придя к ним от архитектуры со своим соб­ ственным архитектурным видением, найдя в них отголоски арха­ ических пространственных представлений о вселенной или иные, новые для нас смыслы, мы обязаны вместе с этими новыми смыс­ лами еще и еще раз возвращаться к архитектуре, каждый раз обогащая и уточняя ее понимание. Второй принцип — принцип стадиальности. В данном случае сущность стадиального принципа составляет собственная, генети­ ческая логика архитектуры, логика саморазвития архитектурной формы и архитектурного пространства. Импульсом к такому раз­ витию выступает целевая установка культурной традиции и воз­ никающие в связи с ней представления о структуре вселенной. Возникновение этих представлений далеко не всегда связано с принятой в науке общей исторической последовательностью. Одни и те же представления могут проявляться в самые разные эпохи, на разных этапах развития человеческой культуры. Поэто­ му можно сказать, что в определенном смысле стадиальный под­ ход «внеисторичен». Мы будем рассматривать эволюцию алтаря, ступы, храма в первую очередь в контексте стадиального развития архитектур­ ной традиции, общей для данного типа памятников. Для нас важ­ но не столько объяснение или толкование архитектуры, сколько её собственная логика, логика пространственного развертывания, те её принципы, которые в различные стадиальные периоды об­ ретали выраженное преобладание. Стадиальный подход не только адекватен самой традиции в ее развитии. Он принципиально углубляет уровень соотнесения раз­ личных традиций и до определенной степени снимает столь по­ пулярную в искусствоведческой науке проблему «прямого заим­ ствования»1. Стадиальный подход позволяет рассматривать развитие той или иной традиции как естественный генетический процесс. Резонно предположить, что в таком естественном процессе прямые заимствования укореняются только в случае стадиального совпадения в развитии традиции-донора и традиции-преемника, нередко вне зависимости от обычно соотносимых с ними истори­ ческих эпох. Подобные, наиболее плодотворные для традиции- преемника, совпадения мы назовем стадиальным резонансом. Случайные, неукоренившиеся заимствования, полученные вне такого культурного резонанса, оказываются на поверку сравни­ тельно легко различимыми поверхностными нонсенсами, которы­ ми, при рассмотрении процесса в целом, можно пренебречь. Сколь-нибудь полную картину развития того или иного типа памятников, будь то алтарь, ступа или храм, составить по памят­ никам одной конкретной культуры, как правило, невозможно. Лю­ бая конкретная архитектурная традиция, связанная с определен­ ным культурным ареалом, могла начать свое развитие не с первичной стадии: из-за миграции ее носителей или влияния со­ седей. В конкретной архитектурной традиции, в силу ее собствен­ ных свойств или природных и исторических катаклизмов, одна или даже несколько стадий могут оказаться несостоявшимися, непроявленными или несохранившимися. В силу тех же или ка­ ких-либо других причин стадиальное развитие может оказаться незавершенным и даже не достигнуть своего пика. В одной и той 1 У П. А. Флоренского: «Выяснять исторические заимствования — в боль­шинстве случаев дело столь безнадежно темное, что делается оно посредством многих насилий над историей. Но есть и иной смысл вопроса «откуда?», а имен­но: «Из каких данных сознаний? Где эти данные проявили себя в своей пер­вичной грубости? Где они более ярки?» Флоренский,1994, с. 30. же традиции разные стадии могут развиваться одновременно, с опережением или отставанием от общего процесса или в разных его ответвлениях. Отдельно взятая традиция может представлять самостоятельную ветвь, или стадию, отсутствующую в других традициях. Наконец, абстрактные архитектурные формы, которые содержат безграничный смысловой потенциал, могут быть объяс­ нены через аналогичные формы другой, родственной традиции, где они разработаны на более поздней, более изобразительной стадии. Поиск и открытие общих принципов стадиального развития позволяет на основании сопоставления памятников различных эпох и различных культур, различных, порою фрагментарно со­ хранившихся традиций воссоздать его основные этапы как в обобщенном виде, так и для каждой конкретной архитектурной традиции. Научный опыт свидетельствует, что стадии развития конкрет­ ных культурных традиций отнюдь не всегда совпадают по време­ ни с теми историческими эпохами, для которых они еще недав­ но считались типичными. Достаточно сказать, что еще сегодня на планете Земля сосуществуют народы и культурные традиции, основой которых служат представления, обычно соотносимые со средневековьем, с древностью и даже с архаикой1. Привыкнув в целом отождествлять общество и личность с исторической эпохой, современные люди чаще всего просто не замечают этого глубокого и массового «анахронизма» и тем са­ мым игнорируют средневековые, древние и архаические плас­ ты своего собственного мировосприятия. В таком аспекте наш опыт проникновения через архитектуру в мировосприятие че­ ловека древности оказывается еще и опытом познания самих себя. При всей ожидаемой фрагментарности картины стадиального развития архитектуры, надо отметить, что науке известен целый ряд культур и культурных традиций, содержащих в себе множе­ ство исторических пластов, в том числе и древнейших, соотноси­ мых с эпохой архаики, с эпохой дописьменных культур. Именно эти пласты архитектуры наиболее ярко выражают архаические представления о вселенной, о миро-здании. Это прежде всего Средиземноморье с его архаикой, древностью, античностью и эл­ линизмом. Это конечно Индия, один из самых далеких ареалов, куда индоевропейские племена ариев принесли сохраненные в процессе многотысячелетней миграции традиции глубокой арха­ ики. Это — реликтовая горная страна Непал, страна-убежище, где культурные традиции самых разных, в том числе архаических, эпох продолжали сосуществовать и даже развиваться вплоть до нашего времени. Это, наконец, наша Россия, в чьей относитель­ но молодой культуре еще недавно отчетливо проявлялись ее язы­ ческие, глубоко архаичные корни. К этим культурам мы будем обращаться особенно часто. Главное условие достижения результата во всяком исследова­ нии — его целеполагающая направленность. В нашем случае эта направленность имеет два естественных аспекта: онтологический и гносеологический. 1 Ср. у К. Г. Юнга: «В Европе и во всех цивилизованных странах прожива­ет много варваров, и людей античности, очень много христиан средневековья, и напротив, сравнительно мало тех, чье сознание соответствует уровню нынеш­него дня.» Юнг, 1998, с. 28. Онтологический аспект заключен в заранее принимаемом нами априорном положении: каждый зодчий сознательно или неосоз­ нанно, в меру сил и таланта, руководствуется целью, означенной в самом Имени его профессии, стремится представить в своем про-изведении максимально выраженную и развернутую картину мироздания1. Именно эта целевая установка служит стержнем для всего множества смыслов архитектуры, пружиной для ее ста­ новления и развертывания. Такое, чаще всего неосознанное, но генетически присущее зод­ честву как профессии, целеположение лучше всего отмечено у Андрея Платонова в повести «Епифанские шлюзы»: «Особо вос­ хитил Перри храм Василия Блаженного — это страшное усилие души грубого художника постигнуть тонкость и — вместе — ок­ руглую пышность мира, данного человеку задаром»2. Мирча Элиаде, определивший всякое строительство как кос­ могонический акт, рассматривает его извне, через восприятие внимательного историка религии3. Мы рассматриваем творческий акт через восприятие профессионального архитектора, а воспри­ ятие архитектора, помимо обычного восприятия исследователя, несет в себе акт со-творчества с Зодчим как таковым, поскольку идея Со-здания присуща каждому, как правило, неизвестному нам по имени зодчему древности. Гносеологический аспект естественно вытекает из онтологическо­ го. Мы не ставим своей целью рассмотрение исторических, культур­ ных и религиозных обстоятельств создания того или иного соору­ жения, его технических, конструктивных, стилевых и даже авторских особенностей. Мы ведем поиск следов реализации, принятой нами, целеполагающей установки зодчества, анализ процесса его развития как творения миро-здания. Именно в этом аспекте мы стремимся раскрыть и понять смысл и логику становления и развертывания архитектурного пространства и архитектурной формы. Принятая направленность исследования и соответствующие этой направленности смысловые границы позволяют говорить об особенности профессионального подхода к изначальному по оп­ ределению содержанию архитектуры, которое на самом деле про­ стирается далеко за ее пределы. При таком подходе смысл архи­ тектуры рассматривается не со сторонних позиций историка, археолога, искусствоведа, лингвиста или культуролога, а с профес­ сиональной позиции архитектора, основой которой является внут­ ренний творческий опыт практика. Это позволяет надеяться, что рабочая гипотеза, развиваясь и уточняясь, может перерасти в теорию, постепенно приобретая ее необходимые качества: через постижение внутренней логики древ­ него зодчества — к непротиворечивости, через понимание смыс­ ла памятников архитектуры — к объяснительности, через запол­ нение лакун по этапам развития — к предсказательности. 1 Ср. у К. Г. Юнга в описании алхимика, ищущего первооснову мира — фи­лософский камень: «Именно благодаря мудрости и мастерству, которым он вла­деет, или которыми Бог удостоил его, он может освободить миросозидающий Нус или Логос, затерянный в материальности мира, для блага человечества». IO н г, 1997, с. 358. У М. Элиаде: «Важно то, что человек ощущает потребность воспроизводить космогонию при любом строительстве, что это воспроизведение делает его современником мистического момента мирового начала и что он ис­пытывал потребность как можно чаще возвращаться в этот мистический момент для возрождения.» Элиаде,1987, с. 85.2 Платонов, 1983, с. 408.3 Элиаде,1994, с. 36. Здесь необходимо еще раз вернуться к уже рассмотренному нами важному фактору — к «анахроничности» или, точнее, к мно­ гослойное™ мировосприятия современного человека и сделать необходимый для начала исследования практический посыл: мы должны мысленно снять психологическую преграду между собою и человеком древности. В мире прошло менее столетия с тех пор как большинство населения так называемых цивилизованных стран переселилось в города. В современном городе люди не видят восхода, заката и полуденного стояния солнца, не наблюдают луну в различных ее фазах, совершенно не видят звезд, не ощущают силы и красоты смены времен года, не имеют возможности непосредственно вос­ принимать всю природу в целом, как данность. В нашей стране живет только первое поколение, которое в своем большинстве родилось и выросло в условиях городской жизни. На самом деле мы не так давно ушли от природы и совсем недалеко от древне­ го человека. Не исключено, что на общечеловеческом уровне мы все еще способны понять его устремления, мотивации, познава­ тельные и творческие опыты. Надо припомнить, что те знания о мире, которые мы за не­ сколько последних столетий успели формализовать в виде мате­ матических, литературных и других описаний как научные откры­ тия, как «законы природы», существуют в человеческой культуре уже много тысячелетий. Они органично входили в целостное мировосприятие древнего человека и, как осознанные или неосоз­ нанные представления, формализовались в его пространственном и языковом творчестве. И еще один важный момент: при рассмотрении тех или иных архитектурных форм и соотносимых с ними терминов необходи­ мо очень внимательно относиться к языку и к каждому слову в отдельности. В отношении к древней архитектуре нужно по мере возможности освобождаться от поздних, привнесенных извне, искаженных переводом или условно-технических терминов, стре­ миться к поиску самоназваний и их изначального, не «снижен­ ного» временем смысла. То же отношение должно постоянно про­ являться в понимании смысла слов современного русского языка. К примеру, вынесенное в подзаголовок книги русское, обиходное слово «мироздание» при внимательном прочтении, которому мо­ жет помочь введение черточки-дефиса, — «миро-здание» — обра­ щается к нам своим первичным архи-тектоническим смыслом, указывает на целеполагающую установку зодчего древности, на ориентацию миро-восприятия и миро-представления архаического человека, зафиксированную в самом языке. Влияние языка на формирование мышления и, в частности, на формирование представлений о мире общепризнанно в современ­ ной науке. Ещё в XIX веке мысли о таком влиянии высказывал А. А. Потебня. В XX веке была сформулирована, а затем развита в лексическом и семантическом плане известная гипотеза Сепи­ ра-Уорфа. Для нас важно следствие этого культурного явления — тот факт, что в языке и в отдельных его словах продолжают со­ храняться неосознанные нами архаические смыслы. В середине нашего столетия иранский ученый М. Му’ин от­ метил феномен сохранения в языке древних слов и понятий для иранской традиции применительно к персидской литературе X— XV вв.: «Это влияние должно было проявиться неизбежно, ибо слова, которые они употребляли для своих мыслей, — те же са­ мые слова, которые были на устах народа этой страны несколь­ ко тысяч лет назад. Каждое слово обязательно содержит в себе специфическую мысль, и эта мысль так, что говорящий или пи­ шущий и не замечает, делает свое дело и проявляет себя под при­ крытием слова. Следовательно, не приходится удивляться, если через посредство слов, относящихся к периодам Ахеменидов, Ар- шакидов или Сасанидов, в измененном виде образующих наш язык, в нашей литературе появляются мысли и смыслы, относя­ щиеся к упомянутым периодам или даже еще более древнему времени»1. Особенно важно то, что в языке сохранились элементы арха­ ического миро-видения, миро-представления, архаические пред­ ставления о миро-здании. В этом отношении русский язык, на­ ряду с санскритом, древнегреческим, латынью и старыми европейскими языками, предоставляет для исследователя архи­ тектуры большие возможности. Поэтому, подобно многим извест­ ным лингвистам, искавшим ключевые слова, определяющие смыс­ ловую структуру языка, мы будем обращаться к нашим собственным «ключевым словам», к «ключевым терминам» архи­ тектуры. Мы будем пытаться проявить их перво-зданный смысл. Начиная движение по своей собственной архитектурной тро­ пе, вступая в необъятный, многотысячелетний ландшафт архитек­ туры индоевропейцев, мы обращаемся не к широко известным архитектурным шедеврам, а к моменту зарождения одной из пер­ вичных форм монументальной архитектуры, истоки которой ко­ ренятся еще в каменном веке, к предмету, служившему человеку главным ориентиром в пространстве его жизнедеятельности, ос­ нованием оси мироздания. В русском обиходном языке до сих пор сохранилась поговор­ ка: «начнем от печки». Она связана со всяким серьезным начи­ нанием и особенно с началом уяснения предмета раздумий, с подходом к решению какой-либо проблемы. В пространстве рус­ ской крестьянской избы2 печь была центром мироздания, цент­ ром единения у «семейного очага», средоточием традиции, семей­ ным жертвенником и алтарем. Итак, мы начинаем наш путь с предыстории алтаря. 1 Бертельс, 1997, с. 16. 2 Интересно заметить, что целый ряд исследователей русского языка отмечает уменьшительную» (а возможно, и наоборот, исходную) форму слова «изба» — «истопка», древнерусское «истобка», по-видимому, однокоренную со словом «топить» (печь). Таким образом, термин «изба» в самом языке оказы­вается связанным с ее главным содержимым — с печью. См., наир., Даль, 2, с. 6; Фасмер, 2, с. 120—121.

Павлов, Николай Леонидович. Алтарь. Ступа. Храм: Архаическое мироздание в архитектуре индоевропейцев / Н.Л.Павлов - Москва : Олма-Пресс, 2001. - 368 с. : ил.чзс-1 экз.

Монография представляет результаты двадцатипятилетнего научного исследования профессора Московского архитектурного института Н.Л.Павлова. Эта книга — об архитектуре, о закономерностях зарождения, становления и развертывания архитектурной формы и архитектурного пространства, о внутренней логике архитектуры, о давно забытых, изначальных смыслах и не вполне осознанных идеях, из которых как из семян развертывалось все богатство пластических форм, наконец, о нескончаемом человеческом опыте воплощения в творчестве глубинных, чаще всего неосознанных представлений о целостной, гармоничной вселенной. Монография предназначена для профессиональных архитекторов, художников, искусствоведов, культурологов, историков. Литературное изложение и большое количество иллюстраций (около 1200), аннотированных на русском и английском языках, позволяют использовать монографию в качестве учебного материала для студентов и аспирантов, делают ее доступной для широкого круга читателей,интересующихся историей архитектуры и искусства, культуры и религии.

Монография представляет результаты двадцатипятилетнего научного исследования профессора Московского архитектурного института Н.Л.Павлова. Эта книга — об архитектуре, о закономерностях зарождения, становления и развертывания архитектурной формы и архитектурного пространства, о внутренней логике архитектуры, о давно забытых, изначальных смыслах и не вполне осознанных идеях, из которых как из семян развертывалось все богатство пластических форм, наконец, о нескончаемом человеческом опыте воплощения в творчестве глубинных, чаще всего неосознанных представлений о целостной, гармоничной вселенной. Монография предназначена для профессиональных архитекторов, художников, искусствоведов, культурологов, историков. Литературное изложение и большое количество иллюстраций (около 1200), аннотированных на русском и английском языках, позволяют использовать монографию в качестве учебного материала для студентов и аспирантов, делают ее доступной для широкого круга читателей, интересующихся историей архитектуры и искусства, культуры и религии.Подробнее: https://www.labirint.ru/books/437305/

Лимонад, Михаил Юрьевич. Живые поля архитектуры : учебное пособие / М. Ю. Лимонад, А. И. Цыганов. - Обнинск : Титул, 1997. - 207с. : ил.чзс-1 экз.

Ня7 Л58

Взаимодействие человека и архитектурной среды его обитания, защита духовного, душевного и физического здоровья от вредных полевых воздействий, называемых патогенными, — сфера архитектурной эниологии, науки об энергоинформационном обмене в архитектуре. Книга рассказывает об истории этой науки, дает понятийный аппарат, освещает вопросы права и стандартизации; широко представляет материал по теории композиции с точки зрения полевых взаимодействий, по проведению изысканий с применением приборных и интуитивных эниометодов, включая биолокацию, по проектированию и полевому анализу зданий, сооружений, градостроительных комплексов; приводит сведения об организации экспертизы и надзора по энергоинформационным аспектам архитектуры и градостроительства. Рассчитана на широкий круг специалистов архитектурной, строительной и гигиенической профессиональной ориентации, студентов, а также целителей и операторов биолокации.

ознакомительный фрагмент

ПРЕДИСЛОВИЕ Из глубины веков до нас доходят обрывки сведений о гениальных Зодчих, Скульпторах и Строителях, создавших Шедевры, до сих пор поражающие гармонией и величием. По ним мы можем судить, насколько их создатели тонко чувствовали и понимали форму, взаимодействие и взаимосвязь деталей друг с другом, всего Шедевра в целом с Человеком, Землей, Вселенной. Древние зодчие, видимо, достаточно хорошо представляли себе энергетические и информационные свойства архитектурных форм и, как композиторы из нот и звуков, создавали симфонии из камня. В архитектуре, как в музыке, один фальшивый аккорд способен разрушить гармонию, превратить шедевр в рядовую постройку, то есть превратить Бога в смертного с дурным характером. Все имело свое место, значение и смысл — где строить, для чего, что и как. Кроме эстетических требований, к шедевру предъявлялись утилитарные и другие требования — сохранения и улучшения здоровья, а в ряде случаев и функции оракула. Архитектор фараона Хеси-Ра был одновременно и выдающимся врачом, и целителем и при этом, совмещая в одном лице Верховного Зодчего и Главного Врача, несомненно сообщал своим творениям, наряду с эстетическими, лечебные и оздоравливающие качества. Для обладания такими знаниями Мастерам древности требовались, несомненно, высокая культура и духовность. В силу этого знания были сакральными, эзотерическими и передавались прежде всего изустно, от отца к сыну, от учителя к ученику. Ибо нельзя было доверить кому попало такое мощное оружие и средство воздействия на человека, каким является архитектура при абсолютном владении ее языком и законами. Кроме того, от зодчего требовалось умение чувственно-образно воспринимать, видеть структуру пространства и умение буквально встраивать в нее свои произведения, не нарушая естественной гармонии. Правильный выбор площадки, комбинирование формами и пропорциями позволяло добиться максимального воздействия на психическое и физическое состояние человека, режиссировать спектакль, где главными действующими лицами были — Человек, Среда и Архитектура. Сегодня воскресший Фидий моментально умер бы снова, увидев современные «шедевры» агрессивной, глубоко тенденциозной архитектуры и, с его точки зрения, несомненно дикой и безграмотной. Сегодня, переосмысляя опыт древних Строителей, по крохам собирая остатки утраченных некогда колоссальных знаний, мы заново постигаем законы и принципы построения пространства, учимся по слогам и буквам читать книгу сокровенных знаний Архитектуры. Для того чтобы научиться понимать хотя бы азы этих знаний необходимо обладать толикой тех качеств, которыми обладали древние, воспитать в себе образно-чувственное видение, поощрять чувство Художника и доверять ему. Архитектура никогда не существовала вне окружающей среды. Строитель не мог не учитывать особенностей рельефа, ландшафта местности, климатических и геологических условий. А это требовало дополнительных знаний, наблюдательности и методов оценки качеств среды. Постройка должна не только эстетически гармонировать с окружением, но стоять достаточно прочно, не подвергаясь разрушительному воздействию оползней, плывунов и тектоники, а также сохранять и защищать здоровье живущих в ней от неблагоприятных качеств среды. Почему в книге, посвященной наиболее общим подходам к архитектуре, мы считаем необходимым начать со знакомства с эниологией — наукой об энергоинформационном обмене? Авторам близок взгляд на архитектуру Михаила Васильевича Ломоносова как на главнейшее из художеств, формирующее тот механизм обитаемой среды, создаваемой нами для самих себя, через который мы общаемся со своим искусственным предметным миром. Другие искусства входят составной частью в эту сферу. Поэтому научная дисциплина «Архитектура», единственная из всех художественных дисциплин, была введена в состав профессиональных направлений первой Российской Академии наук ее основателем. Основной аппарат искусства — информационное общение на подсознательном уровне. А это и есть одна из функций энергоинформационного обмена. Именно эниология позволяет нам осознанно оценить механизм и значение информационной и энергетической сторон общения людей с произведениями искусства, что для архитектуры особенно важно. Ибо архитектурное окружение наиболее трудно изменяется, а в силу мощи используемых художественных средств действует на нас всегда и везде значимо для нашего здоровья, образа жизни, поступков, а нередко и судьбы. Мы привязаны к своему окружению невидимыми нитями энергоинформационного обмена, которыми оно управляет нашей жизнью. Отсюда велика роль тех, кто создал это окружение, и велика их ответственность за созданное. Мы будем рассматривать эниологию главным образом с позиции среды обитания, ее облика и средств общения с нами, базы, на которой она созидается и функционирует. Наши знания и представления об энергоинформобмене не всегда бесспорны. Но это не значит, что авторы не в праве изложить свою точку зрения на этот предмет, согласиться или оспорить взгляды других исследователей, привести в доказательство результаты собственного опыта, размышлений и экспериментальных наблюдений. ВВЕДЕНИЕ В эволюции взаимоотношений Человека и Природы всегда существовало противоборство. Постепенно от защиты от агрессивных проявлений среды человек перешел к активным атакующим действиям — преобразованию природы, а затем и к ее защите от — самого себя. Постоянное состояние войны человека с окружающей средой ставит вопрос о его роли как части природы. Парадокс заключается в том, что, являясь как бы противниками, человек и природа физически, биологически и химически представляют одно целое. Отклики процессов, происходящих в окружающей среде, постоянно ощущаются в организме человека. Погодно-климатические изменения, вариации естественного электромагнитного поля, магнитные бури, сейсмические явления — все это незамедлительно сказывается на состоянии человека. Воздействие происходит на всех уровнях — атомном, молекулярном, генном, клеточном, макроскопическом, активизируя процессы метаболизма или угнетая функции организма. Человек в своем отношении со средой представляется не очень воспитанным и очень неуравновешенным подростком, конфликтующим с окружением вследствие незнания законов и этики поведения в приличном обществе. Несмотря на то что признаки взросления hоmо все еще довольно слабые, можно говорить о том, что присвоение ему звания sapiens уже не за горами. Уже сейчас мы начинаем понимать, что необходимо кардинально менять идеологию и принципы отношений с окружающей средой, экстремизму и агрессивности противопоставить понимание, такт, умение приспосабливаться к окружающим условиям и в то же время мягко и грамотно улучшать среду с обоюдной выгодой. Особенно актуален этот вопрос в области архитектуры и строительства, где происходит постоянное преобразование среды, изменение ландшафта и режима землепользования, создание архитектурных и градостроительных комплексов, способных нарушить естественный природный экологический баланс на огромных территориях и на многие, многие годы, быть может и навсегда. С другой стороны, вопросы защиты или ухода от вредных воздействий природных процессов следует решать более осмысленно. Современное жилище как оболочка для защиты от неблагоприятных погодно-климатических проявлений среды, как средство для создания комфортных условий для человека на самом деле далеко не всегда выполняет свои функции должным образом. Отсутствие комплексной и всесторонней экологической экспертизы архитектурных проектов, строительных материалов и участков под застройку приводит к тому, что возведенные здания и сооружения не отвечают требованиям, предъявляемым к здоровому и комфортному жилью. Большой массив статистически достоверных данных доказывает наличие в окружающей среде специфических факторов, которые мы называем энергоинформационными сигналами, оказывающих разнообразное, в том числе вредное, скрытое воздействие на отдельные элементы или комплекс элементов окружающей среды, в первую очередь на здоровье человека. Здесь мы встречаемся с широким классом явлений, относящихся к энергоинформационному обмену в природе. Мы считаем, что к энергоинформационному обмену относятся явления маломощного сигнального взаимодействия между всеми видами тел природного, техногенного, биогенного (в том числе и антропогенного) происхождения, вызывающие существенные качественные и количественные изменения состояния таких тел, процессов, в которых они участвуют, при условии достаточности информации в сигнале для этих изменений. По многолетним наблюдениям отечественных и зарубежных исследователей вредные энергоинформационные патогенные явления служат факторами риска, существенно повышающими вероятность возникновения онкологических и системных заболеваний, стрессов и психических расстройств, снижения активности иммунной системы организма . Проблема патогенности относится к группе экологических проблем градостроительства и архитектуры и, в частности, санитарно-гигиенических аспектов микроклимата среды обитания. В настоящее время вредные воздействия ряда патогенных факторов (ПДК и ПДУ различных химических веществ, загрязнений и физических полей) регламентируются санитарными и экологическими нормами. Однако, наряду с описываемыми и фиксируемыми полями, доказано наличие в природе факторов патогенного и салюберогенного (благотворного) воздействия, которые относятся к слабым и сверхслабым взаимодействиям и могут не восприниматься обычными приборными средствами. Но для биологических организмов такие поля и излучения могут быть значимы (за счет мембранного клеточного усиления сигнала, ядерно-магнитных резонансов и т. д.). Подобные явления принято называть энергоинформационными, так как считается что взаимодействия происходят не только на энергетическом, но и на информационном уровнях. Электромагнитные искусственные поля малой интенсивности, аномалии естественного магнитного поля, гравитационные аномалии и прочие слабые поля при длительном или многократном воздействии на биологические организмы могут вызывать у них стойкие патологии, обострение хронических заболеваний, генетические изменения, вымирание отдельных особей и целых популяций. Кроме того, игнорирование в процессе жизнедеятельности человека факта наличия подобных влияний ведет к созданию ситуации, неблагоприятно сказывающейся и на объектах хозяйственной деятельности людей: разрушению или повреждению жилых зданий и сооружений, коммуникаций, увеличению скорости износа механизмов и т. д., а также приводит к усугублению экологического сдвига в рамках города, страны и планеты в целом. Существенной сложностью, с которой приходится сталкиваться при изучении зон действия патогенных факторов или патогенных зон (ПЗ), является вопрос об объективных средствах их обнаружения, локализации и оценки качественных характеристик. В настоящее время расширяется парк приборов, позволяющих определять границы указанных зон и измерять их интенсивность в относительных единицах. Однако полнота полученных данных в ряде случаев ограничивается возможностями приборов в неблагоприятных для их конструкций условиях. В мировой практике исторически использовались и используются сенситивные или органолептические способы выявления скрытых от глаз как различных физических объектов (источников излучений), так и самих излучений или «эманации». Многие века в разных странах люди пользовались набором своих биологических и психических датчиков — органов чувств — для решения многих задач: поисков полезных ископаемых и воды, благоприятных мест поселения и возведения храмов. Для визуализации своих чувственных переживаний люди использовали различные указатели, такие, как лоза, металлические пруты, маятники и другие «магические жезлы», кроме того, здравый смысл и жизненный опыт, которые позволяли учесть сложный комплекс примет — еле уловимые изменения состояния окружающей среды. Умение выявлять патогенные зоны, или, как их называли наши предки, «гиблые места», для строителей прошлого считалось обязательным. На пути возрождения этих почти утраченных знаний встречаются две крайности: с одной стороны, преступное пренебрежение, порождающее кризисные чрезвычайные ситуации, с другой стороны, фобия — неоправданная боязнь этих явлений, желание свалить на них неблагополучие, имеющее другие корни. Можно говорить о том, что возникла насущная необходимость возрождения древних знаний, их систематизации, введения в практику строительства надежных, доступных методов оценки и контроля патогенных явлений. Еще в древности, в частности в Древнем Египте, в античных государствах, да и в Петровской России, энергоинформационные процессы активно изучались и учитывались для повышения экологической комфортности застройки. Предусматривалась защита человека от неблагоприятных воздействий и со стороны Земли, и со стороны атмосферы, и со стороны космоса. В настоящее время градостроители и архитекторы этими знаниями пренебрегают, провоцируя тем самым увеличение зон риска или патогенных зон в застройке. Целью данной книги является попытка популяризации знаний об энергоинформационных свойствах архитектуры уже разработанных и разрабатываемых в настоящее время нормативных документов по методам проектирования архитектурных объектов и градостроительных комплексов с учетом их энергоинформационной роли в среде нашего обитания, в том числе выявления границ и характеристик патогенных зон для объектов строительства. В работе рассматриваются энергоинформационные свойства архитектуры, энергоактивность среды, благоприятные (салюберогенные) и вредные (патогенные) явления, а также суммарные воздействия, возникающие при наложении друг на друга двух или нескольких патогенных факторов — вредных воздействий электромагнитных излучений, акустических и гравитационных полей. Методика исследований включала: изучение публикаций и рукописных научных работ, постановку опытов, проведение испытаний измерительной техники и методик, выработку комплексного подхода к метрологии патогенности и энергоинформационных процессов в целом. В работе приводятся перспективные авторские идеи и гипотезы, аналитические прогнозы, необходимые для дальнейшего развития направления, указываются методы, применяемые в изыскательских работах, проектировании, строительстве, экспертизе и надзоре. На основе данных исследований разработаны и внедряются нормативные положения по защите от энергоинформационных патогенных явлений во вновь вводимых документах по строительству: СНиП 31-01-96 «Градостроительство. Планировка поселений»; СНиП 11-02-96 «Инженерные изыскания для строительства. Общие положения»; СНиП 11-03-96 «Инженерные изыскания для строительства. Основные технические требования».

Авторы ограничили свое исследование рамками мифологического и символического восприятия и понимания архитектурной среды большого города, отдавая должное утверждению, что как "люди строят, воспринимают и понимают город, так и город строит людей", влияя на их психику и поведение. Предназначена для архитекторов, градостроителей, философов, психологов, культурологов, искусствоведов и всех тех, кто интересуется проблемой "человек и архитектура".

Н Ф 33

Федоров, Виктор Владимирович. Мифосимволизм архитектуры / В. В. Федоров, И. М. Коваль. - 2-е изд. - Москва : URSS, 2009. - 206 с. : табл.чзс-1 экз.

ознакомительный фрагмент

Оглавление Предисловие Раздел 1. Архитектурные пространства Глава 1. Феномен архитектурных пространств 1.1. Пространство мира: хаос и космос 1.2. Архитектурные пространства 1.3. Феномен города Глава 2. Семиотика городской среды 2.1. Предварительные замечания 2.1. Архитектурная среда как семантический континуум Раздел 2. Восприятие человеком городской среды Глава 3. Восприятие архитектурных пространств 3.1. Восприятие среды как организованная целостность 3.2. Закономерности восприятия общего порядка 3.3. Индивидуальные различия в восприятии архитектурных пространств 3.4. Образ архитектурного пространства Раздел 3. Символизм архитектуры Глава 4. Архитектурные символы 4.1. Символы: их природа и функции 4.2. Символика архитектурной формы 4.3. Символика архитектурных пространств 4.3.1. Символика зданий и сооружений в контексте 4.3.2. Символика улицы, перекрестка и площади 4.3.3. Символическое значение образа города 4.3.4. Компоненты ландшафта в символике архитектурных пространств 4.3.5. Символика света, цвета и фактуры Глава 5. Символизм как модус пространства 5.1. Символика архетипа 5.2. Трансформация архитектурного символа 5.3. Власть и символическое бытие архитектурных пространств Глава 6. Архитектурные символы как средство фиксации и трансляции общечеловеческого опыта 6.1. Проблема понимания символического значения архитектурных пространств 6.2. Присвоение символов 6.3. Соотношение символического опыта и его интерпретации Раздел 4. Мифология города Глава 7. Культурный миф города 7.1. Миф большого города 7.2. Генезис и онтология культурного мифа мегаполиса Москва - Санкт-Петербург 7.3. Социальные функции культурного мифа города Заключение Предисловие Человек никогда не жил вне архитектуры, если допустить, что зодчество начиналось со слегка подправленных контуров пещеры или ветвей деревьев, составленных в форме шалаша. Архитектура как система пространственно упорядоченных антропогенных объектов, защищающих человека от окружающего мира, создана им, но одновременно сохраняет некоторую автономность. Начиная с самых простых зданий и сооружений, архитектура постоянно и самопроизвольно продуцирует эмоции и смыслы, которые далеко не всегда предусматривались ее создателями, поскольку значение целого всегда больше простой суммы значений составляющих элементов. Она всегда выступает не только выражением жизненных потребностей людей, но фактором воспроизводства культурного капитала, социального бытия. Архитектура -- одно из воплощений духовного опыта человечества, ибо все, что создано человеком, входит в арсенал культуры. Любое общество обязательно обладает системой архитектурно-пространственных символов (от исторических памятников и храмовых комплексов до типичных национальных и региональных ландшафтов), организующих и транслирующих эмоционально-смысловой опыт (очень часто в форме мифа). По словам А.А.Богданова (1873--1928), "мировые типы в скульптуре, живописи, архитектуре охватывают не меньшую сумму действительного и важного для жизни, чем высшие концепции философии, чем высшие обобщения науки. Архитектура -- язык длительных и глубоких коллективных настроений... воплощает и закрепляет и непрерывно передает от поколения к поколению преобладание эмоций; она хранительница организующей традиции". Еще Гегель отмечал способность архитектуры становиться символом как главную, принципиально отличающую ее от других видов искусств. В своем воздействии на людей архитектура действительно подобна музыке и литературе, но в ней в значительно большей степени важен момент непреднамеренного воздействия, не предполагающего всякий раз сосредоточенной работы зрителя. Рассматривая мифосимволизм архитектуры, мы обращаемся к слоистому и текучему массиву образов, постижение которых решающим образом зависит от степени духовного развития личности познающего субъекта. Но даже если мы и не задумываемся (не хотим или не можем) о мифосимволическом содержании архитектурно среды, то это не снимает эффект влияния, неустранимо проявляющийся на уровне бессознательного. Неявно и непрестанно воздействуя на нас, архитектурная среда несет в себе эмоционально-смысловой опыт ушедших поколений, подвигает наше сознание на его многомерное понимание, формирует видение мира и отношение к нему. Речь идет о древнейшем и фундаментальном способе выражения и постижения реальности, способном вскрыть аспекты, зачастую неуловимые для прочих средств. Научный и мифосимволический подходы несводимы один к другому, но их взаимное признание -- условие миропонимания. К счастью, рационально-аналитический подход, господствовавший в общественном сознании в течение многих лет, сегодня уступает место рядом с собой и художественно-интегративным способам познания (по крайней мере, применительно к проблеме "человек и архитектура"). Монография, конечно же, не преследует цель дать исчерпывающую картину мифосимволического бытия архитектуры. Наша основная задача состоит в том, чтобы, используя опыт теории и истории архитектуры, культурологии, психологии и социальной философии, обратить внимание заинтересованного читателя на способность большого города (его архитектурных символов, культурного мифа города) "вызывать идею, образ, чувство" (А.Ф.Лосев), а значит -- влиять на нашу жизнь. Особо следует отметить, что, обращаясь к проблеме мифосимволизма архитектуры, т.е. к наиболее высокому уровню иерархии субъективных представлений человека о среде предметно-пространственного окружения, мы сочли наиболее приемлемым опереться на предельно широкий публикационный массив. Теоретическое изображение объекта исследования строится, главным образом, на основе сведений, полученных из художественных произведений, монографий, обзоров, статей. Ведущая роль литературного материала в структуре фактологического базиса работы объясняется тем, что именно нестрогое, остро эмоциональное восприятие писателя в максимальной мере проявляет интуитивное понимание мира, не ориентированное исключительно на логические категории и выводы. Эмоционально-смысловое богатство литературных текстов позволяет уйти от линеарности восприятия и мышления, включить в рассмотрение ситуации, которые в силу постоянной рекомбинации и трансформации мифосимволического содержания архитектурной среды могут браться в качестве предпосылок ее понимания. Включая в себя сконденсированное содержание духовного мира, индивидуального опыта жизни, эти тексты часто обладают большей силой реальности, чем совокупное множество материальных свидетельств. Кроме того, читая тексты и обдумывая полученные сведения, мы сознаем не только текст, но и наш собственный прошлый опыт, влияющий на конечный результат. По понятным причинам авторы, к сожалению, не могут назвать, но выражают естественное чувство признательности всем тем, кто оказал неоценимую моральную и интеллектуальную поддержку, кто внес свой вклад в организационно-технический аспект подготовки книги к изданию.

Впервые анализируется весь спектр взаимодействий архитектуры и психологии. Обобщен исторический и современный опыт творческих контактов архитектуры и психологии. Показаны психологические особенности деятельности архитектора, закономерности, условия и принципы планомерного формирования проектного творчества в процессе обучения в вузе. Для студентов архитектурных вузов и факультетов.

Ня7 С 79

Степанов, Александр Владимирович. Архитектура и психология : учебное пособие для вузов / А. В. Степанов, Г. И. Иванова, Н. Н. Нечаев. - Москва : Стройиздат, 1993. - 295 с. : ил. - (Специальность "Архитектура"). а-1 экзчзс-1 экз

ознакомительный фрагмент

Содержание Предисловие Введение Часть 1. Развитие профессиональных представлений о восприятии пространства в теории и практике архитектуры Глава 1. Стихийно-эмпирические формы освоения проблемы восприятия пространства в архитектуре до XVII в.1.1. Первобытные представления о пространстве1.2. Представления о пространстве и его восприятии в Древнем мире1.3. Элементы интуитивно-психологического знания в античной теории архитектуры1.4. Психологические аспекты организации пространства в архитектуре средневековья1.5. Восприятие пространства в творчестве мастеров Возрождения Глава 2. Влияние эволюции представлений о природе психического на теоретическую мысль в архитектуре XVII—XIX вв.2.1. Нормативно-рационалистические тенденции XVII в.2.2. Психологические аспекты в теории архитектуры XVIII в.2.3. Психологические аспекты в западноевропейской эстетике и теории архитектуры XIX в.2.4. Психологические аспекты в эстетике и теории архитектуры XIX в. в России Глава 3. Научно-психологическое знание в теории и практике архитектуры XX в.3.1. Формирование архитектурно-психологической проблематики3.2. Психологическая проблематика в советской архитектуре3.3. Психологические аспекты функционалистско-рационалистической архитектуры3.4. Представления о восприятии и построении архитектурной формы, основанные на положениях гештальтпсихологии3.5. Психологические аспекты экзистенциального пространства3.6. Психология среды в работах Дэвида Кантера3.7. Психологические аспекты проблемы «значения» в архитектуре Часть 2. Психология архитектурного творчества Глава 4. Психологические основы изучения профессиональной творческой деятельности4.1. Общее представление о творческой деятельности4.2. Творчество в «объектном» и «субъектном» аспектах4.3. Сознательное творчество как основа профессионализма4.4. Психологическая характеристика творческой деятельности архитектора Глава 5. Проектное моделирование как сущность профессиональной деятельности архитектора5.1. Проектное моделирование как творчество5.2. Структура проектного моделирования пространства5.3. Содержание проектного моделирования пространства5.4. Средства проектного моделирования5.5. Проектное моделирование в системе архитектурной пропедевтики Глава 6. Психолого-педагогические основы формирования творческого метода6.1. «Предметный» и «деятельностный» подходы к содержанию и целям профессиональной подготовки6.2. Профессиональное сознание как категория психологии высшего образования6.3. Деятельностный подход как основа системного построения модели архитектора6.4. Психологическая характеристика основных структурных компонентов модели архитектора Глава 7. Психологическая характеристика этапов становления профессионального творчества7.1. Этапы и уровни профессионального развития архитектора7.2. Общая характеристика сложившихся форм проектной подготовки архитектора7.3. Психолого-педагогические проблемы перестройки проектной подготовки7.4. Исторические предпосылки совершенствования композиционной подготовки7.5. Формирование первичных пространственных представлений7.6. Формирование теоретического уровня проектного моделирования пространства в системе пропедевтической подготовки7.7. Общая характеристика планомерного формирования профессионального творчества ЗаключениеСписок литературыУказатель ПредисловиеНужна ли архитектору психология? Нуждается ли он в использовании научного психологического знания в своей профессиональной деятельности? Если архитектору психология нужна, то для чего, каким образом богатство знаний о человеке, накопленное психологией, может быть освоено в архитектуре и в какой степени? И наконец, возникала ли проблема взаимодействия этих двух областей знания ранее и как она решалась? Мы живем во время, когда перемены во всех областях человеческой деятельности протекают очень быстро: возникают новые отрасли науки, принципиально изменяются технологии, интенсивно растут темпы строительства, появляются новые города и обширные жилые районы в старых городах, формируются ранее не существовавшие типы зданий и пространств. Кроме того, происходят изменения в общественном сознании, системе потребностей и структуре ценностей наших современников со скоростью, не имевшей прецедента в историческом прошлом. Создавшееся в настоящее время положение в массовом индустриальном строительстве жилья в нашей стране, получившее резкую критическую оценку на всех уровнях общества, связано не только с трудностями экономического характера и технологической неразвитостью строительной базы в нашей стране, но и с тем, что знания о потребностях человека, его восприятии и деятельности не всегда в нужной мере представлены в профессиональном сознании проектировщика. Теория и практика проектирования оказались недостаточно подготовленными к необходимости создания огромного количества объектов для жизни и деятельности людей — жилых районов в городах, несмотря на то, что жилая застройка составляет весьма значительную долю того, что построено в течение последних десятилетий. Следует отметить, что явление «недоучета человеческого фактора» характерно и для других сфер деятельности, это в определенном смысле типичное следствие общей ориентации на «объективные показатели»: квадратные метры жилой площади, количество коек в больницах и др. Эти показатели не отражают, как известно, качественной стороны и ничего не говорят о том, хорошо ли людям жить на этих метрах и вылечивают ли их в медицинских учреждениях. Решение целого ряда специфических задач, поставленных жизнью перед обществом, требует привлечения психологических знаний. Так, очевидна необходимость исследования композиционных особенностей архитектурно-пространственной среды в соотнесении их с восприятием человека (причем, не только зрительным), без чего невозможно построение архитектурного пространства, отвечающего потребностям людей. Выяснение вопросов, связанных с восприятием и оценкой архитектурного пространства, в значительной степени определяет верный выбор принципов и средств его формирования, включающих и функциональную организацию, и эстетическую структуру среды и предполагающих, кроме того, возможность создания научно обоснованных рекомендаций по организации пространств, в которых обеспечивались бы необходимый уровень психологической комфортности и условия для оптимального протекания деятельности. Специальная сфера приложения и активного использования психологического знания — высшая архитектурная школа, в которой основы психологии должны изучать и студенты (в виде специального курса), и преподаватели, которые при существующем положении вещей не только мало знакомы с закономерностями процесса восприятия, но и не владеют основами педагогической психологии, так как не имеют педагогического образования. Эта ситуация обладает особой значимостью и отражает не только «внутрицеховые» проблемы, но и является показателем общего положения в высшей школе, обусловившего необходимость качественной ее перестройки, что сейчас уже осознано на всех уровнях организации и управления этим звеном народного образования в стране. Не останавливаясь подробно на этом сложном вопросе, отметим, что к числу важнейших тенденций, активно проявившихся в процессе перестройки высшей школы, относятся углубляющаяся фундаментализация образования, направленная на обеспечение методологического, общенаучного и профессионального развития студентов, междисциплинарная интеграция учебных предметов, на новом уровне возрождающая «проектный» подход к определению содержания образования, популярный в 20-х гг. в советской высшей школе, а также активное внедрение в обучение элементов научной работы и коллективных форм учебной деятельности. Выпукло представляя по целому ряду характеристик основные проблемы высшей школы, высшее архитектурное образование является одной из важнейших форм специализированной творческой подготовки. Центральная категория высшего архитектурного образования — творчество, рассматриваемое не как случайный и исключительный дар, ниспосланный отдельным личностям, а как необходимая форма профессиональной деятельности специалиста. Междисциплинарное взаимодействие архитектуры и психологии как отдельная проблема обладает рядом характерных особенностей, три из которых, на наш взгляд, основные. Первая связана с характером общего процесса развития современного научного знания, вторая — с особенностями архитектуры как области деятельности, в частности, с принадлежностью архитектуры к искусству, и третья — с состоянием взаимодействия между архитектурой и психологией. Тяготение многих областей научного знания к продуктивному взаимодействию с другими науками — выразительный признак нашего времени. Процесс интегративной междисциплинарной деятельности сложен и обусловлен в первую очередь поисками «концептуальных мостов», которые могли бы создать методологическую основу для совместных комплексных исследований различных объектов. Именно так выглядит, например, ситуация в области изучения сознания, на что направлен интерес многих научных дисциплин (общественных, гуманитарных, естественных и технических), каждая из которых имеет свой круг исследуемых явлений, свои понятия, методы, терминологию и т. п. Естественное следствие общего процесса — вовлечение в архитектурно-психологическое взаимодействие таких областей знания, как эстетика, социологий, теория музыки, структурная лингвистика, семиотика и др. Междисциплинарный процесс обмена научной информацией обнаруживает тенденции стремления к мультидисциплинарности. Относимость архитектуры к искусству определяет множественность аспектов изучения ее как объекта искусства, рассматриваемого в единстве таких, например, сторон: «эстетическая сущность — психический механизм — социальное существование и действие искусства. Ни один из моментов этой своеобразной «троицы» не может быть объяснен без связи с другими компонентами, ни один из них сам по себе взятый не может заменить или исчерпать собой всю сложность художественного творчества и его социального функционирования. Между ними существуют тесные связи, взаимные переходы и даже слияния». Эта ситуация проявляется также в терминологии, порождая значительные терминологические трудности, связанные, с одной стороны, с полисемичностью многих терминов, а с другой — с недостаточной взаимной освоенностью терминологического аппарата в смежных областях. Так, слово «перцепция» (восприятие) достаточно часто встречается на страницах архитектуроведческих текстов, чаще всего в блоке «перцептивное пространство». В огромном большинстве случаев имеется в виду лишь созерцание, зрительное восприятие, осуществляемое условным «зрителем», движущимся по пути, намеченному автором проекта. Важный процесс зрительного восприятия среды не исчерпывает, тем не менее, всего богатства впечатлений человека, а комплекс психологических терминов, относящихся к характеристике восприятия как сложного процесса отражения действительности, остается вне профессиональной лексики архитектора. Полное представление о восприятии архитектурно-пространственной среды содержит гораздо более глубокие, сущностные ее характеристики, понимание ее основного смысла. Традиционная трактовка архитектуры как искусства ориентирует на наличие художественного образа среды, структурой и восприятием которого занимаются искусствоведение и эстетика. Это привычно, но недостаточно: рассмотрение архитектуры как среды обитания и жизнедеятельности подводит к другому наполнению содержания процесса восприятия. Еще один пример. Привычное слово «творчество» и известный афоризм К.С. Мельникова: «Творчество начинается там, где можно сказать — это мое». К сожалению, творчество, понятое только таким образом, чаще всего на этом и заканчивается, так как с точки зрения методики овладения профессией — это тупик. Психологический же смысл процесса творчества представляется нам как отражение сложного, иногда мучительного перехода к более высокому уровню решения профессиональных задач, как самопреодоление, преобразование собственной деятельности, а не только придумывание того, чего нет и никогда не было. Что же касается терминологии, то отчетливо обозначилась тенденция к расширению круга понятий, имеющих отношение к восприятию, что выражается в активном вторжении в архитектурные тексты слов из других областей деятельности: «цитата» и «метафора» — из лингвистики, «полифония» и «контрапункт» — из музыки, «поле», «информация», «интерференция» — из физики, «режиссура», «драматургия», «сценарий» — из театра и т. д. Архитектурно-психологических работ довольно много. Однако нельзя пока с определенностью признать, что необходимость овладения хотя бы азами психологического знания очевидна для большинства работников «архитектурного цеха», то есть для практиков-проектировщиков. Самое большое, о чем можно с уверенностью говорить, это наличие значительного интереса к проблеме в теории, находящего выражение как в отдельных публикациях, так и в тематике ряда научных конференций. Активный интерес к проблемам восприятия заметно проявился в архитектуре уже в 20-е гг. в работах выдающихся советских архитекторов — теоретиков и педагогов М.Я. Гинзбурга, Н.А. Ладовского, В.Ф. Кринского, А.В. Бабичева и др. Вопрос о создании архитектурной психологии как специальной дисциплины и направления научного исследования впервые в нашей стране был поставлен И. Н. Ткачиковым в 1967 г. В настоящее время необходимость освоения психологического знания теорией и практикой архитектуры получает отражение в работах Центрального научно-исследовательского института теории архитектуры и градостроительства, Московского архитектурного института и других вузов, а также в книгах и статьях значительного числа зарубежных авторов. В течение последних лет практически все теоретические работы в области архитектурной композиции включают те или иные аспекты проблемы восприятия человеком архитектурного пространства и его оценки. Это позволяет говорить о реальной потребности в развитии архитектурно-психологических исследований, а следовательно, и об актуальности проблемы. Вопросы восприятия — преимущественно зрительного — освещены в работах Е.Л. Беляевой, Г.Б. Забельшанского, Г.И. Зосимова, А.В. Иконникова, В.И. Иовлева, Л.И. Кирилловой, Ю.И. Короева, Г.Б. Минервина, А.Г. Раппапорта, А.М. Рудницкого, Г. Руубера, И.И. Середюка, Г.Ю. Сомова, И.А. Страутманиса, В.Г. Тальковского и др. Серьезное доказательство совместной архитектурно-психологической научной деятельности — работа, ведущаяся в Тартусском государственном университете и Таллиннском педагогическом институте им. Э. Вильде, в результате которой был проведен ряд научных конференций и опубликованы сборники по проблеме «Человек и среда». Материалы этих публикаций отразили наличие активного интереса со стороны психологов к вопросам организации архитектурной среды. Профессиональный интерес психологов к исследованию проблем, связанных с архитектурой, проявляется в виде двух основных подходов (направлений). В рамках первого исследуются психологические механизмы восприятия пространства, взаимосвязь структуры и качеств архитектурной среды с деятельностью и поведением человека, человеческие контакты в определенных средовых условиях. В этом случае традиционная психологическая проблематика оказывается взаимосвязанной с вопросами социологии и эстетики. Второй подход — исследования профессиональной деятельности архитектора, связанные с комплексным изучением художественного творчества в самом широком смысле. В этой области проблема психологии творчества архитектора занимает особое место еще и потому, что в массе весьма значительного количества работ, посвященных другим видам творческой деятельности (литературе, музыке, живописи, кино и др.), ей уделялось очень мало внимания. В этом можно убедиться, просмотрев содержание ряда сборников по проблемам художественного творчества, вышедших в рамках работы Комиссии комплексного изучения художественного творчества ВНИИ искусствознания. Секрет привлекательности профессии архитектора для исследователя-психолога в значительной степени связан с тем, что эта профессия при всем своем своеобразии сохраняет «универсальность» человеческой деятельности: архитектор — это и инженер, создающий новые элементы материальной культуры, и художник, воплощающий в конкретных формах и пространствах представления общества о прекрасной и гармоничной жизни, и ученый, исследующий принципы и возможности формирования искусственной среды. Интегральная сущность архитектурного творчества делает его исследование актуальным не только для выявления психологических механизмов данной конкретной формы профессиональной деятельности, но и для понимания психолого-педагогической специфики высшего образования как важнейшей ступени процесса становления профессионального творчества. Архитектурная профессия сегодня одна из самых «острых»: встает вопрос о качественной перестройке проектной деятельности, совершенствовании архитектурного образования, включающем и специальную довузовскую подготовку. С психологической точки зрения специфика профессиональной деятельности архитектора заключена прежде всего не столько в конкретных формах предметной деятельности, которые он осуществляет, решая ту или иную проектную задачу, сколько в том особом устойчивом складе психики, сознания в целом, которые характеризуют данного специалиста и складываются в процессе становления его профессиональной деятельности. Именно это имел в виду Ле Корбюзье, отмечая, что «архитектура — не профессия, а образ мышления». Архитектор может работать кем угодно — графиком, декоратором, проектировщиком и даже модельером, но к решению конкретных задач он будет подходить именно как архитектор. Психология все более и более приближается к раскрытию тайн художественного творчества. Известные советские ученые В.П. Зинченко и М.К. Мамардашвили отметили, что «психологию начинают занимать не только процесс и законы отражения мира, но также и законы и процессы порождения нового». Отмечая дефицит целостных, направленных специальных архитектурно-психологических исследований, следует обратить внимание на еще одну весьма характерную особенность рассматриваемой проблемы: крайне недостаточную информационную обеспеченность. В наших архитектурных вузах и на факультетах психология не преподается, а потому отсутствуют учебные программы и специальные издания, в которых на доступном для непсихолога уровне излагались бы основы психологии, необходимые архитектору. Психологическая безграмотность часто приводит к таким нежелательным явлениям, как переоценка возможностей психологии в решении архитектурных проблем или недостаточное понимание природы и потенциала психологического воздействия современной архитектуры, ее роли в формировании образа жизни, что и приводит к серьезным просчетам в процессе проектирования и реализации проектного замысла. Недостаточная психологическая обеспеченность педагогической деятельности в высшей архитектурной школе негативно влияет на формирование творческого метода будущих зодчих. Следует отметить также и то, что в отечественных изданиях по вопросам архитектуры мало освещен зарубежный опыт архитектурно-психологической деятельности [Исключение составляют публикация «Таллиннского педагогического института им. Э. Вяльде: в некоторые из сборников по проблемам психологии среды включены обзоры литературы.]. В то же время исследования в области психологии архитектуры (вариант названия, предложенный польским архитектором К. Ленартовичем наряду с существующим и общепринятым английским вариантом Environmental psycologie — средовая, т. е. шире, чем архитектурная психология) проводятся во многих университетах и других научных организациях ряда европейских стран, а также в США и Австралии. Официальное признание психологии архитектуры как самостоятельного научного направления произошло в 1961 г. на одной из конференций в США. Первые учебные программы для изучения психологии архитекторами были разработаны в начале 70-х гг. в США и Англии. Переводные издания по архитектурно-психологической проблематике немногочисленны, появление их отражает скорее локальную заинтересованность, чем направленное стремление ознакомить наших специалистов с основными зарубежными работами в данной области. В 1965 г. вышла книга американского архитектора Дж. О. Саймондса «Ландшафт и архитектура» (к сожалению, не переиздававшаяся), содержание которой выходит далеко за рамки названия и включает ряд важных положений, связанных с восприятием архитектурного пространства. Наиболее полно психологические аспекты восприятия городской среды представлены в книгах К. Линча «Образ, города» (1982 г., в которой это выражено в большей степени) и «Совершенная форма в градостроительстве» (1986 г.). С промежутком в десять лет были переведены и изданы книги известного американского психолога искусства Р. Арнхейма «Искусство и визуальное восприятие» (1974 г.) и «Динамика архитектурных форм» (1984 г.). Некоторые вопросы восприятия архитектурного пространства изложены в переведенной с испанского языка и изданной в 1982 г. книге И. Араухо «Архитектурная композиция» (на родине автора книга вышла в 1976 г.). Содержание книги, предлагаемой вниманию читателя, отражает стремление авторов хотя бы в некоторой степени заполнить обширные пустоты, образовавшиеся в информации по рассматриваемой проблеме, собрать вместе то, что сегодня известно в области архитектурной психологии, и представить как некоторый целостный блок информации. Два аспекта проблемы представляются наиболее важными: восприятие архитектурной формы и психология архитектурного творчества. С нашей точки зрения, оба эти аспекта представляют интерес и для архитектора, и для психолога. Каждый из этих тесно взаимосвязанных аспектов освещен в соответствующей части книги. Систематические исследования по нашей проблеме ранее не проводились, именно поэтому материал книги имеет в значительной мере постановочный характер, что в большей степени относится к части первой и в меньшей — к части второй. Мы не согласны с иногда встречающимся мнением по поводу бесцельности рассуждений об архитектурно-психологических проблемах в период до XIX в., так как полагаем, что любое явление должно рассматриваться в его развитии. В нашу задачу не входил глубокий анализ каждой исторической эпохи, мы стремились лишь наметить основные тенденции, дать общую картину, т. е. представить своего рода историю и состояние вопроса. Естественно, это повлекло за собой необходимость определенного огрубления в построении картины развития архитектурно-психологического взаимодействия и исторических условий. На определенных отрезках исторического времени мы попытались проследить как бы три параллельных линии: развитие представлений о восприятии в психологии, изменение представлений о восприятии пространства на уровне мироощущения людей, живших в разное историческое время и отражение этих представлений в теории и практике архитектуры. Поставленные задачи определили выбор источников, круг которых оказался достаточно широким и включил труды по психологии и ее истории, теории архитектуры, а также философии, эстетике, этнографии, культурологии и искусствоведению. Междисциплинарный характер рассматриваемого вопроса и имеющие место в связи с этим терминологические проблемы потребовали специальных усилий, направленных на то, чтобы определить теоретические позиции авторов книги и отразить их в содержании ряда понятий и терминов. Для этого в книгу включен раздел, в котором содержание основных понятий представлено в том виде, в каком оно сложилось к моменту работы над книгой. Первая часть представляет собой попытку архитектурно-психологического подхода к проблеме, во второй — реализован психолого-архитектурный подход. Во вторую часть вошли результаты научных исследований, осуществленных на кафедре Основ архитектурного проектирования Московского архитектурного института, а также других вузов. Мы стремились также показать возможность и целесообразность использования психологического знания в практической деятельности архитектора, понимая ее достаточно широко. Особое значение мы придаем пониманию архитектурной профессии как общественно полезной деятельности, подготовку к которой призвана осуществлять высшая школа, в которой содержание обучения ориентировано на реальную практику специалиста-архитектора. При этом, понимая специфику профессии как особой формы художественной деятельности, наиболее важным мы считаем творческую подготовку, умение решать нестандартные проектные задачи, ориентироваться в ситуациях, требующих активного самостоятельного поиска решений, что чрезвычайно затруднено при отсутствии ясного понимания воздействия архитектуры на психику человека. Сказанное позволяет авторам считать, что настоящее пособие может оказаться полезным как студентам, так и педагогам. Изложенные в части второй психологические основы обучения основам архитектурной композиции должны с нашей точки зрения не только сориентировать действия педагога, но и помочь студенту самостоятельно разобраться в сути и смысле процесса овладения композиционным мастерством

В книге обобщаются достижения в области использования законов живой природы в мировой архитектурной практике. Наряду с анализом практики раскрываются смысл, содержание и методологические стороны этой новой науки. Рассматриваются возможности, заложенные в живой природе, которые можно использовать в решении проблем формообразования, технического обеспечения, красоты и гармонии архитектурных форм. Большое внимание уделяется синтезу архитектуры и живого природного окружения, открывающему путь к сохранению природы и организации оптимальной среды существования человека. Для архитекторов, инженеров, дизайнеров, а также для интересующихся вопросами современной архитектуры.

6С1 Н1 А 87

Архитектурная бионика / Ю. С. Лебедев [и др.] ; под ред. Ю. С. Лебедева. - Москва : Стройиздат, 1990. - 268 с. чзс-1 экз.

ознакомительный фрагмент

ПРЕДСТАВЛЯЕМ АРХИТЕКТУРНУЮ БИОНИКУ Архитектурная бионика — новое явление в архитектурной науке и практике. Сейчас, может быть, рано говорить о всех ее возможностях, однако имеющийся практический опыт в этом направлении у нас и за рубежом открывает широкие горизонты решения различных интересных архитектурных проблем с помощью патентов живой природы. Здесь и возможности поиска новых, функционально оправданных архитектурных форм, отличающихся красотой и гармонией, и создание новых рациональных конструкций с одновременным использованием удивительных свойств строительного материала живой природы, и открытие путей реализации единства конструирования и создания архитектурных средств с использованием энергии солнца, ветра, космических лучей. Но, пожалуй, наиболее важным ее результатом может быть активное участие в создании условий сохранения живой природы и формировании гармоничного ее единства с архитектурой. Одновременно с общей, технической бионикой в СССР в ЦНИИТИА с 1960 г. было положено начало развитию архитектурной бионики. Первая заявка на нее была сделана в опубликованной в 1962 г. статье молодых архитекторов Ю. С. Лебедева и В. В. Зефельда «Конструктивные структуры в архитектуре и в растительном мире»1.____________1 В сб.: Вопросы современной архитектуры. — Советская архитектура, М., Стройиздат, 1962. Несколько позднее Ю. С. Лебедевым это направление в архитектуре по аналогии с технической бионикой было названо вначале «строительной бионикой», затем в связи с открывшимся более широким диапазоном ее возможностей — «архитектурно-строительной бионикой»2, а затем «архитектурной бионикой»3.____________2 Лебедев Ю. С. Строительная техника природы. — Декоративное искусство СССР, 1966, № 7.3 Лебедев Ю. С. Бионический метод в архитектуре. — Архитектура СССР, 1970, № 6; Лебедев Ю. С., Вознесенский С. Б., Гоциридзе О. А. От биологических структур к архитектуре. М., Знание, 1971. С 1970 г. в ЦНИИТИА в составе сектора технических проблем архитектуры работает лабораторная группа по архитектурной бионике. ЦНИИТИА стал координирующим центром разработок проблем архитектурной бионики в СССР4.____________4 В 1984 г. при ЦНИИТИА организована Центральная Научно-исследовательская и экспериментально-проектная лаборатория архитектурной бионики (ЦНИЭЛАБ). По плану научно-исследовательских работ Комитета по гражданскому строительству и архитектуре при Госстрое СССР ЦНИИТИА совместно с крупнейшими институтами Ленинграда, Киева и Тбилиси (ЛенЗНИИЭП, КиевЗНИИЭП и ТбилЗНИИЭП) ведет работу по использованию средств архитектурной бионики в экстремальных климатических условиях строительства Крайнего Севера, зоны пустынь, высокогорья. По этой теме имеются уже практические результаты. Особое значение здесь приобретает создание мобильного жилья и зданий культурно-бытового обслуживания для нефтяников, оленеводов, охотников и рыболовов Крайнего Севера. Думается, не случайно архитектурная бионика зародилась в недрах ЦНИИТИА. Первые этапы ее развития требовали широкого теоретического обоснования проблемы. Да и сейчас круг вопросов ее настолько широк, что требует постоянной координации и системного освещения, время же глубокой специализации архитектурной бионики и распределения ее по типологическим институтам еще не пришло.Было бы неправильно думать, что это направление может подменить основную стратегическую линию развития советской архитектуры. Однако архитектурная бионика может превратиться и в сильное средство, с помощью которого будут решаться различные важные задачи советской архитектуры. И здесь средства не лишаются своего лица, они могут оказать сильное влияние на архитектуру — ее формы, функциональные решения, гармонию форм. Об этом говорят и архитектурные примеры, в которых были использованы законы живой природы: Останкинская радиотелевизионная башня в Москве, Олимпийские объекты — велотрек в Крылатском, мембранные покрытия крытого стадиона на проспекте Мира и универсального спортивно-зрелищного зала в Ленинграде, ресторан в Приморском парке Баку и его привязка в г. Фрунзе — ресторан «Бермет» и др. Однако в связи с тем, что живая природа не имеет национальной специфики, возникает один важный вопрос: не может ли перенесение закономерностей формообразования живой природы в архитектуру снивелировать национальные черты архитектуры, о необходимости которых сейчас говорят все больше и больше в связи с желанием преодолеть однообразие, внесенное в архитектуру индустриализацией строительства. На этот вопрос можно ответить следующим образом. Биогеосфера, или природный ландшафт приобретает, как правило, национальный характер. Он почти безошибочно узнаваем для определенных географических точек мира; его знают и поэтому не случайно ассоциируют с развитием национальных особенностей тех или иных стран. С биогеосферой, включающей характерные формы живой природы, рельеф земной поверхности, побережий морей, рек, озер, их цветовую гамму, зодчие всегда старались связать архитектуру. Особенно ярко такая связь была выражена в самобытной, народной архитектуре (в России, например, деревянная архитектура усадеб и церквей XVII в., старый рынок в Бухаре, церковь Джвари в Мцхета). Однако современные аспекты связи архитектуры с живой природой, определяемые архитектурной бионикой, претерпели большие изменения по своему существу, не говоря уже о их техническом «оформлении». Они могут доходить до использования в архитектуре не только принципов формообразования, но и технологии функционирования живой природы. Например, технологии некоторых производств, и особенно связанных с биохимией, могут быть эффективно организованы по аналогии с биохимическими процессами, происходящими в живых организмах. Не исключено также совершенствование системы функциональных связей в жилых районах и в городах на основе изучения энерготехнических законов живой природы, принципов ветвления равновесного взаимодействия биомасс в популяциях и т.д. Особую остроту архитектурная бионика приобретает в решении задачи, поставленной временем в условиях научно-технического прогресса, — сохранения окружающей среды. Одним из важных моментов, демонстрирующих широкую солидарность специалистов по архитектурной бионике, стала организованная Всероссийским обществом охраны природы совместно с ЦНИИТИА выставка в Москве: «В гармонии с природой, Архитектурная бионика-82». Выставка превратилась как бы в итог достижений архитектурной бионики за предыдущий период ее развития в СССР. Она отлично продемонстрировала достижения архитектурной бионики, широту охвата ее тематики. На выставке были представлены работы, начиная с теорико-исторических и методологических исследований, разработок конструктивного характера, поисков новых форм, экологических аспектов архитектуры до создания художественных образов, навеянных красотой живой природы. Особое значение для реализации архитектурно-бионических идей в архитектурной практике имеют конструктивные разработки, чему немало способствует сотрудничество с Координационным советом по пространственным конструкциям ЛенЗНИИЭП. Одним из этапов организации разработок по теме архитектурной бионики явилось создание в ЦНИИТИА нового сектора «Технических проблем архитектуры и архитектурной бионики», что позволит укрепить практическую направленность разработок в области архитектурной бионики. С целью эффективной координации разработок по архитектурной бионике в СССР в 1977 г. при Научном совете по комплексной проблеме «Кибернетика» в составе секции бионики (руководитель — д-р техн. наук В. М. Ахутин) была создана комиссия архитектурной бионики (председатель — канд. архит. Ю. С. Лебедев), которая осуществляет координацию архитектурно-бионических исследований по линии АН СССР, и в 1981 г. секция архитектурной бионики при СА СССР. Комиссией и секцией архитектурной бионики ведется пропаганда ее идей в печати, в кино и по телевидению. При участии их членов создано несколько научно-популярных фильмов: «Бионика — архитектуре», «Природа и архитектура», «Живое пространство» и др. По архитектурной бионике читаются лекции в архитектурных институтах, в высших художественно-промышленных училищах в СССР и за рубежом. Активисты комиссии архитектурной бионики выступают с лекциями, докладами, проводят конференции, участвуют в конференциях, организуемых другими ведомствами. В 1977 г. представители СССР участвовали в национальной конференции по бионике в Братиславе. В 1978 г. при ЦНИИТИА состоялась конференция по архитектурной бионике. В том же 1978 г. специалисты по архитектурной бионике приняли активное участие в Международной конференции социалистических стран по бионике (Ленинград) и т.д. ЦНИИТИА, координируя работу по архитектурной бионике в Советском Союзе, одновременно укрепляет по этой тематике связи со странами социалистического содружества (ЧССР, ГДР, НРБ, СФРЮ и др.) и отдельными специалистами других зарубежных стран (ФРГ, США). Поэтому не случайно результатом такого сотрудничества стал совместный труд ученых этих стран по архитектурной бионике. Будем надеяться, что этот труд поможет дальнейшему укреплению связи архитектуры и живой природы, а развитие этой науки будет способствовать прогрессу в архитектуре с учетом специфики каждой страны. Ю. С. Яралов,народный архитектор СССР,доктор архитектуры, профессор От редакции: В октябре—ноябре 1983 г. в Государственном научно-исследовательском музее архитектуры им. А. В. Щусева были организованы совместные СССР (ЦНИИТИА) и ФРГ (ИЛ) выставка и симпозиум на тему «Природообразные конструкции. Архитектурная бионика». В мае—июне 1984 г. по инициативе ЦНИИТИА совместно с архитектурными факультетами Высшей технической школы в г. Братиславе и Политехнического института в г. Брно при содействии обществ Советско-Чехословацкой (СССР) и Чехословацко-Советской (ЧССР) дружбы прошли симпозиум и выставка в Праге и Братиславе по теме «Архитектурная бионика».БИОНИКА И НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС Среди возникших в 60-е годы синтетических междисциплинарных наук бионика занимает особое место, поскольку ее методология обусловливает самое тесное сотрудничество ученых и специалистов-биологов с научными работниками и инженерами, деятельность которых направлена на решение технических прикладных задач. Именно бионический подход к изучению живой природы, и прежде всего морфологии, экологии и физиологии живых организмов, их элементов и популяций, оказывается весьма продуктивным при решении комплексных проблем научно-технического прогресса. Естественно, что наиболее важными из них являются те, от успешного решения которых зависит повышение созидательной способности человеческого общества и улучшение условий его обитания на земле. К ним прежде всего относятся:

• повышение производительности и эффективности труда во всех сферах деятельности человека;
• расширение сырьевой, энергетической и продовольственной базы, в частности путем освоения мирового океана;
• синтез новых органических материалов;
• продление жизни человека с помощью автоматизации массовых профилактических мероприятий и прогнозирования эпидемий;
• продление трудовой деятельности путем создания технических средств для компенсации утраченных функций организма и разработки автоматизированных биоуправляемых протезов, органов и конечностей;
• разработка методов и технических средств для нормализации состояний человека в условиях производства и особенно в экстремальных ситуациях, не свойственных для жизни на земле;
• создание научной и технической базы для разработки вычислительных средств искусственного интеллекта, способного осуществлять функции управления в условиях нестандартной вероятностной среды;
• разработка методов и технических средств для синтеза эргатических систем повышенной эффективности и надежности с оптимальным распределением функций между человеком и машиной, адаптирующихся к изменению решаемых задач и состоянию внешней среды;
• разработка новых средств связи, ориентации, навигации и транспорта, включая космические и подводные супертоннажные корабли;
• разработка мероприятий по охране природных богатств и оздоровлению окружающей человека среды;
• исследование живых организмов и условий их обитания на Крайнем Севере, в пустыне, на глубинах морей и океанов с целью разработки адаптированных к этим условиям сооружений путем внедрения нетрадиционных архитектурных и строительных решений.

Анализ этого не претендующего на исчерпывающую полноту перечня основных задач научно-технического прогресса показывает, что ни одна из них не может быть решена без широкой консолидации ученых и специалистов самых различных отраслей знаний, без объединения биологических и технических наук с использованием современного математического аппарата и методологии, развиваемой бионикой. Возникновение бионики — одно из наиболее ярких проявлений общей тенденции развития научных исследований, характерных для второй половины нашего столетия; наряду с продолжающейся дифференциацией наук началась их интеграция, взаимное проникновение и, наконец, слияние и объединение. Известно, что таким великим достижениям науки и техническим реализациям, как оптическая линза, химические источники электричества, закон сохранения и превращения энергии, основы аэродинамики, принципы эхолокации и многие другие, человечество обязано в своей основе глубокому изучению живых организмов и явлений в живой природе. Однако, несмотря на то, что человечество пытается воспроизвести достижения живой природы со времен далекой древности, бионика как наука возникла только теперь, в 60-е годы XX в. Закономерность возникновения бионики в наше время обусловливается наличием трех факторов. Первый из них — острая взаимная потребность в тесном взаимодействии, обмене опытом, научной информацией и идеями представителей биологических и технических наук при решении задач, свойственных этим наукам. Второй фактор — необходимость решения задач, стоящих на грани этих наук, таких, как протезирование органов, объективный контроль за состоянием организма человека в условиях космических полетов, глубоководных погружений, инженерно-психологическое проектирование систем «человек — машина» и др. Третьим фактором явилось то, что именно к середине нашего столетия были уже накоплены определенные знания в области изучения структуры и функционирования живых организмов, разработаны основные методы их изучения, а также появилась научная и техническая база, необходимая для постановки этих исследований. Ярким примером тому служит задача исследования аппарата ориентации летучей мыши. Постановка этой проблемы, целью которой была разработка технических предложений по компенсации утраченного зрения у людей, связана с именем итальянского ученого Спаланцани, работавшего в конце XVIII в. Однако по-настоящему качественно локационный аппарат летучей мыши был исследован лишь нашими современниками после того, как в их распоряжении оказалась измерительная и регистрационная аппаратура, необходимая для постановки эксперимента с ультразвуковыми полями. Особенно важным для повышения эффективности бионических исследований оказалось совершенствование методов математической статистики, формальной логики, теории игр и операций, теории информации, теории управляемого эксперимента, а также совершенствование технической базы бионических исследований и в первую очередь развитие микроэлектродной техники, разработка миниатюрных датчиков-преобразователей, технические достижения беспроводной биотелеметрии и, конечно, появление на вооружении биоников электронных вычислительных машин различного назначения. Исследования, выполненные в последние годы ведущими коллективами в ряде передовых стран, подтвердили особую эффективность бионического подхода при решении прикладных инженерных задач в самых актуальных направлениях техники. Для бионического подхода характерно исследование именно тех особенностей строения и функционирования живого организма, которые необходимы и достаточны для решения конкретных задач синтеза систем определенного назначения. Таким образом, современная бионика категорически отвергла принцип слепого копирования, некритического воспроизведения живой природы в технических аналогах и приняла метод функционального моделирования, базирующийся на требованиях изоморфизма технических систем их биологическим прототипам. Например, те, кто пытаются решить задачу создания промышленных роботов не бионическим путем, не способны подняться выше задачи автоматизации станочных линий по жестким ограниченным программам. И наоборот, синтез интегральных роботов, способных собирать и анализировать информацию о внешней среде, а также принимать решения и управлять своим поведением в достаточно сложной реальной обстановке, вполне возможен и продуктивен на базе функционального моделирования сенсорных и эффекторных систем живого организма. Блестящим примером тому является создание робота, предназначенного для сбора и передачи на землю визуальной информации о марсианском ландшафте; работа выполнена под руководством Л. Сутро и У. Килмера на базе модели нервной системы человека, разработанной У. Маккалоком1.____________1 Sutro L., Kilmer W. L. Assembly Computers to Command and Control a Robot. Spring joint Computer Conf., May, 1969, Boston Mass. Развитие бионической методологии пошло в последние годы по пути перехода от изучения элементов биологических систем к более сложным исследованиям их комбинаций, связей и взаимодействия. Действительно, в последние годы перед бионикой возникли принципиально новые задачи по изучению свойств биологических объектов с целью их адекватного сопряжения с техническими устройствами в единые биотехнические системы. Эта проблема была сформулирована нами как синтез биотехнических систем (БТС) и требовала разработки своей теоретической базы и специфической методологии2.____________2 Ахутин В. М. Адаптивные системы «человек—машина». Материалы IV Всесоюзной конференции по инженерной психологии и эргономике. Москва—Ярославль, 1974.Ахутин В. М., Телехов И. В., Шендрик В. Ф., Шиф М. И. О методике согласования характеристик человека и машины при системном проектировании. Проблемы инженерной психологии. Вып. 1. М., 1971. Небезынтересно отметить, что о необходимости возникновения биотехнических систем писал еще в 1964 г. Норберт Винер: «...В наше время мы остро нуждаемся в объективном изучении систем, включающих и биологические и механические элементы. К оценке возможностей этих систем нельзя подходить предвзято, т.е. с позиции механистического или антимеханистического толка. Я думаю, что такие исследования уже начались и что они позволят лучше понять проблемы автоматизации»3.____________3 Норберт Винер. Творец и робот. Москва, «Прогресс», 1986. Действительно, в то время уже начались первые работы по созданию биотехнических систем на базе бионических исследований: биоуправляемые протезы руки и автоматизированные системы искусственного дыхания и кровообращения1.____________1 Гурфинкель В. С., Малкин В. Б., Цетлин М. Л., Шнайдер А. Ю. Биоэлектрическое управление. М., Наука, 1972.Ахутин В. М., Колесов А. П., Матвеев А. П. и др. О текущей диагностике состояний и автоматическом управлении важнейшими параметрами физиологических систем организма с помощью радиоэлектронного комплекса. — Сб.: Кибернетика в клинической медицине. Изд. ВМОЛА им. С. М. Кирова. Л., 1964. Биотехнические системы — это особый класс больших систем, представляющих собой совокупность биологических и технических элементов, связанных между собой в едином контуре управления2.____________2 Бир С. Кибернетика и управление производством. М., Физматгиз, 1963. Сегодня уже проведены первые работы, на основании результатов которых может быть сделан очень серьезный вывод в пользу биотехнических систем: в ряде случаев, особенно при необходимости анализа значительных объемов информации (например, при распознавании образов) и принятии решений в реальном масштабе времени, наиболее эффективными оказываются не полностью автоматические комплексы, а биотехнические системы, в которых сочетается искусственный интеллект машины с мозгом человека-оператора, т.е. системы со смешанным интеллектом. С целью консолидации усилий при проведении бионических исследований стало необходимым из многообразия решаемых бионикой задач выделить главные, определяющие основные научные направления ее развития. В качестве первого шага, направленного на решение этой задачи, ученые и специалисты стран — членов СЭВ разработали долгосрочный прогноз тенденций развития исследований по отдельным направлениям бионики исходя из требований научно-технического прогресса. На основании анализа прогноза и его дополнения в части постановки новых проблем, связанных с синтезом биотехнических систем, были сформулированы основные направления исследований в области бионики в соответствии с ее вышеприведенными задачами. Одним из особо важных направлений в наши дни становятся бионические исследования, направленные на освоение природных ресурсов Мирового океана. Природные богатства в виде нефти, горючего газа, полезных ископаемых и продуктов питания, скрытые огромными толщами воды, требуют создания специальных технических систем и комплексов, приспособленных к новой, не свойственной для человека среде обитания. Подводные работы, снабженные техническими сенсорными системами, различные обитаемые и необитаемые подводные аппараты в какой-то мере уже сегодня используют конструктивные и функциональные решения, отобранные в результате эволюционного развития отдельных видов живых обитателей морей и океанов. Однако до сих пор остается открытым целый комплекс вопросов, связанных с созданием подводных сооружений — своеобразной подводной архитектуры, для обитания человека на континентальном шельфе, а также для складирования материалов и технических средств, необходимых при освоении отдельных районов Мирового океана. Это прерогатива архитектурной бионики, которая успешно развивается в наши дни в ряде ведущих стран усилиями энтузиастов этого научного направления. Не случайно научно-координационное совещание по развитию бионики в странах-членах СЭВ в 1981 г. (г. Созопл, НРБ) записало в координационный план в качестве одного из важнейших направлений развития бионики разработку комплексной системы формирования среды обитания под водой на основе сборных конструкций бионического типа и архитектурно-бионических форм для длительного пребывания под водой с целью изучения энергетических минеральных ресурсов и создание комплексной системы жизнеобеспечения человека в сборных формациях подводного типа. Даже первое ознакомление с внешними очертаниями и формами живых организмов, населяющих подводный мир морей и океанов, позволяет отметить отсутствие правильных геометрических фигур и тел вращения, в то время как технические средства, применяемые для подводных работ, в основном представляют собой различные полые оболочки шарообразной или цилиндрической формы. Это ставит под сомнение адекватность существующих технических решений требованиям особенностей подводной среды применения. Перспективность бионического подхода при создании подводных конструкций, и особенно при решении архитектурно-строительных задач, подтверждается такими свойствами живых организмов, как:

• адаптивность формы и структуры к условиям обитания и возможность их трансформации при изменении состояния среды и целевой функции живой системы3;
• экономность в расходовании «живого строительного материала» при полной адекватности и гармонии формы, состава материала и конструкции опорно-двигательного аппарата;
• многофункциональность конструктивных решений (например, плавники некоторых видов рыб сочетают функции движителя, руля и стабилизатора);
• технология развития всех органов и систем в едином масштабе времени;
• зависимость и ограниченность долговечности материалов и конструкций от предельного срока жизни данного живого организма;
• широкая возможность к регенерации в случае аварийных ситуаций;
• эстетическая адекватность подводному экстерьеру.

____________3 Темнов В. Г., Лебедев Ю. С. Пространственные конструктивные системы бионического типа. Ленинградский дом научно-технической пропаганды. Л., 1980. Естественно, что на пути дальнейшего развития бионики сегодня лежат значительные преграды, которые могут и должны быть преодолены совместными усилиями ученых различного профиля и инженеров совместно с организаторами науки и образования. Наибольшие осложнения в постановку бионических исследований вносит сам объект изучения — живой организм. В зависимости от иерархического уровня сложности биологическая система представляет собой совокупность взаимосвязанных систем автоматического регулирования, функциональная схема соединений которых обеспечивает организму необходимую устойчивость при воздействиях различных факторов внешней среды. Достигаемые реализацией принципа дублирования и избыточности высокая надежность и широкая адаптивность организма в то же время чрезвычайно осложняют использование существующих в классической теории автоматического регулирования методов для изучения биологических объектов. Чтобы полностью оценить все затруднения, которые возникают на пути исследователя, необходимо добавить к уже сказанному, что биологическая система регулирования является нелинейно детерминированной, в то время как существующая теория автоматического регулирования представляет собой в основном теорию детерминированных линейных систем. Необходимо добавить также, что при экспериментальном изучении процессов, протекающих в живом организме, мы сталкиваемся не только с трудностями методологического порядка, связанными с искусственной изоляцией изучаемой системы, ее линеаризацией и т.п., но вынуждены также решать весьма сложные технические — аппаратурные задачи, обусловленные малостью сигналов, получаемых с различного рода датчиков-преобразователей, необходимостью их селектирования на фоне помех, носящих, как правило, случайный характер. Последнее обстоятельство приводит к необходимости использования специального математического аппарата теории статистических решений при обработке биологической информации. В связи с тем что внешняя среда существенно влияет на поведение биологических систем регулирования, при постановке исследований необходимо уделять особое внимание нормализации и стандартизации внешних условий, т.е. созданию так называемой нулевой среды. Кроме того, внедрение любого постороннего предмета (например, электродов, датчиков, и т.д.) вносит искажения в функционирование исследуемого объекта. Однако, несмотря на этот далеко не полный перечень особенностей биологических систем регулирования, существенно отличающих их от технических систем и усложняющих задачу их изучения, в настоящее время уже намечены пути постановки исследований, определены направления развития теории регулирования применительно к изучению биологических объектов, а также получены первые результаты их математического и физического моделирования. Из сказанного следует, что основным методом бионики было и остается моделирование. Именно с помощью этого метода представляется возможным углубить наши знания об изучаемом биологическом объекте, решать конкретные прикладные задачи, направленные на создание инженерных конструкций и логических программ для ЭВМ, отражающих интеллектуальную деятельность. У нас нет возможности специально останавливаться на моделировании, что же касается архитектурно-бионического моделирования, то ему будет посвящена специальная глава. Остановимся здесь лишь вот на каком вопросе. Уже первые попытки синтеза биотехнических систем привели нас к выводу о необходимости разработки и применения так называемых смешанных моделей, где система в детерминированной своей части и процесс управления воспроизводится с помощью математической модели (реализуемой обычно на аналоговой или цифровой ЭВМ), а биологический элемент исследуется в реальном виде будучи включенным в общий контур управления. Смешанные модели оказались особенно продуктивными при реализации метода поэтапного моделирования и воплотились в так называемые тренажно-моделирующие комплексы для решения задач синтеза систем «человек — машина». При выборе метода моделирования и решении других задач архитектурной бионики представляется целесообразным относиться к архитектурно-строительным задачам и с позиции теории биотехнических систем. Действительно, так или иначе любое сооружение и человек — его обитатель могут рассматриваться как единая биотехническая система, в которой взаимодействуют живые и неживые элементы, объединенные общей целевой функцией. Архитектор и строитель, выбирая то или иное решение для построения сооружения, например, батискафа для временного пребывания акванавтов или жилого дома, в котором будет жить семья, заранее должен прогнозировать, какое управляющее воздействие на состояние и поведение человека может оказать то или иное выбранное им решение. Таким образом, принцип адекватности, являющийся основным при сочленении живого организма с аппаратом искусственного дыхания и кровообращения в единую биотехническую систему, остается в силе и при проектировании конструкций и устройств, обеспечивающих оптимальные условия обитания человека с учетом возложенных на него профессиональных функций или условий для реабилитации и отдыха. Естественно, что расширение задач бионики и развитие ее методов требует уточнения формулировки предмета бионики как науки. На основании высказанных соображений представляется целесообразным считать, что предметом бионики является исследование структуры и функционирования биологических объектов различной сложности — от клеток до живых организмов и их популяций с целью создания новых более совершенных технических устройств и синтеза биотехнических комплексов, оптимально использующих свойства биологических и технических элементов, объединенных в единую функциональную систему целенаправленного поведения. Эта формулировка была одобрена и принята 1-й Международной конференцией «Бионика-75» (1975, Варна, НРБ). В заключение еще раз необходимо отметить исключительную важность постоянного взаимного обмена всеми видами информации и в первую очередь регулярных и планомерных международных встреч ученых и специалистов, работающих в области бионики и, в частности, одного из ее перспективных разделов — архитектурной бионики, как по отдельным ее проблемам и направлениям, так и по принципиальным вопросам ее развития в системе смежных наук. Сегодня со всеми основаниями мы можем отметить, что результатами объединенных усилий слециалистов-биоников, наконец, сломан лед недоверия и скепсиса, и наша молодая наука, как корабль, очищенный от льда, выходит на чистую воду. И хочется пожелать этому кораблю счастливого плавания! В. М. Ахутин,лауреат Ленинской премии,доктор технических наук, профессор ОГЛАВЛЕНИЕ Представляем архитектурную бионику. Ю. С. Яралов.. 6Бионика и научно-технический прогресс. В. М. Ахутин.. 8Предисловие. Ю. С. Лебедев.. 13 Глава 1. Архитектура и живая природа — непрерывный процесс взаимодействияАрхитектурная бионика — новое направление в науке и практике архитектуры. Ю. С. Лебедев.. 16Исторические предпосылки развития архитектурной бионики. Ю. С. Лебедев.. 20Развитие теоретических взглядов в вопросе связи формирования архитектуры и живой природы. Ю. С. Лебедев, В. И. Рабинович.. 24Формирование теории органической архитектуры. Е. Д. Положай.. 26Инженерно-биологические исследования. Ю. С. Лебедев.. 36Натурализм или реалистический подход? Ю. С. Лебедев, В. И. Рабинович.. 42 Глава II. Метод архитектурной бионики — механизм познания и практической реализации взаимосвязи архитектуры и живой природы. Ю. С. Лебедев Глава III. Основные принципы архитектурно-бионического моделирования.Общее понятие модели в архитектурной бионике. Ю. С. Лебедев.. 54Характеристика свойств архитектурно-бионических моделей и их классификация. Ю. С. Лебедев.. 55Архитектурно-бионические модели как средство экспериментального исследования. Ю. С. Лебедев.. 56Элементы архитектурно-бионического моделирования форм живой природы. Ю. С. Лебедев, В. Ф. Жданов.. 61Математическое моделирование оболочек-скорлуп. Г. В. Брандт.. 66 Глава IV. Гармония формообразования в архитектуре и в живой природеЕдинство функции и формы — объективная основа гармонии. Ю. С. Лебедев.. 70Форма и пространство в архитектуре. Ю. С. Лебедев.. 73Мезоформы — мезоструктуры — мезопространство. Ю. С. Лебедев.. 74Структурный элемент архитектурной формы. Ю. С. Лебедев.. 75Проблема единства средств гармонизации архитектурной формы. Ю. С. Лебедев.. 76Симметричная деятельность асимметричных структур (проблема равновесности систем). Ю. С. Лебедев, О. А. Гоциридзе.. 80Спираль и винтовые кривые. Ю. С. Лебедев, В. Ф. Жданов.. 88Процессы ветвления в живой природе и архитектуре. В. Ф. Жданов, Ю. С. Лебедев.. 94Золотое сечение в живой природе и архитектуре. Ю. С. Лебедев, В. Ф. Жданов.. 97Бионика и архитектурное творчество. М. Шарафин.. 109Образы природы в архитектуре. Ю. С. Лебедев.. 116Пластические образы синтеза архитектуры и природы. М. А. Антонян.. 118 Глава V. Повторяемость (стандарт) и комбинаторность форм живой природы и архитектуры. Ю. С. Лебедев.Что такое стандарт?.. 124Типовое проектирование и стандарт.. 124Система модульной координации.. 126Стандартный элемент и его комбинаторность в живой природе.. 127 Глава VI. Экологические вопросы архитектурной бионики и проблема гармонии архитектурно-природной среды.Регуляция среды в живом мире. В. Ф. Жданов.. 138Город — живой организм. Ю. С. Лебедев.. 140Природа кочевой (мобильной) архитектуры. Д. Б. Пюрвеев.. 144Принципы формообразования высотных сооружений — «биотектон». А. И. Лазарев.. 149Биоурбанизм. А. Мутнякович.. 156«Аркология» — воображаемый город. П. Солери.. 168 Глава VII. Тектоника архитектурных и природных форм.Тектоника как средство гармонизации архитектурной формы. Ю. С. Лебедев.. 180«Строительный материал» живой природы. Ю. С. Лебедев.. 181Противоречия функционирования природных форм и тектоника. Ю. С. Лебедев... 183Проблема единства технологии и архитектурной формы. Конструктивная система — турбосома. Ю. С. Лебедев.. 184Конструктивно-тектонические системы живой природы. Ю. С. Лебедев, С. Б. Вознесенский.. 187Термодинамические аспекты формообразования и развития систем архитектуры и природы. Ю. С. Лебедев, В. Ф. Жданов.Аналогия форм и конструктивные принципы в природе и строительной технике (эволюция). O. Бюттнер, Э. Хампе.. 199Оптимизация конструктивных систем на основе бионических принципов. В. Г. Темнов.. 218Трансформация в архитектуре и в живой природе. Ю. С. Лебедев.. 232 Глава VIII. Практика строительства легких пространственных конструкций на основе бионических исследований.Биология и строительство. Ф. Отто, X. Оккен.. 248Конструкции в неживой природе. К. Тивиссен, И. Шмаль, Р. Шнейдар.. 250Технология самостроительства живой природы. Э. Шаур.. 252Постройки животных. К. Тивиссен, И. Шмаль, P. Шнейдер.. 253Форма — сила — месса. Ю. Хеннике.. 254Высотные сооружения. К. Тивиссен, И. Шмаль, Р. Шнейдер.. 256Изгибаемые балки — изгибаемые плиты. К. Тивиссен, И. Шмаль, Р. Шнейдер.. 258Палатки, мембраны, сетки. Б. Буркхардт.. 259Своды, решетчатые структуры. Р. Грефе, X. Дрюседау.. 262 Основные научно-творческие сферы архитектурной бионики. М. Матеев.. 264 Вместо послесловия. Г. Б. Борисовский.. 265 Список литературы.. 266

Н1 К 89

Настоящая работа представляет собой критический анализ тектоники и конструкции центрических здании прошлого. Весь труд автор провел методом архитектурного проектирования, вычерчивая структуру каждого памятника и пытаясь раскрыть замыслы зодчего. Предлагаемый труд не история и не теория архитектуры, а раскрытие мало изученных, но существенных ее разделов, подлежащих еще более глубокому исследованию.

Кузнецов, А. В. Тектоника и конструкция центрических зданий / А. В. Кузнецов. - Репр. изд. - Москва : Архитектура-С, 2013. - 274 с. : рис.чзс-1 экз.

ознакомительный фрагмент

Иконников, Андрей Владимирович. Функция, форма, образ в архитектуре / А. В. Иконников. - Москва : Стройиздат, 1986. - 288 с. : ил. чзс-2 экз

6С1 Н1 И 42

Книга посвящена идейно-художественным проблемам архитектуры, их значению в комплексе задач общего повышения качества и социальной эффективности строительства. Выразительность и художественная образность показана в связи с назначением сооружений и средствами их осуществления и вместе с тем как часть социальных и идейно-воспитательных функций зодчества. Анализируются используемые современной архитектурой средства композиции и их связь с решением идеологических задач. Особое внимание уделено экспериментам зарубежного постмодернизма н поискам, развернувшимся в советской архитектуре 70—80-х годов. Для архитекторов и искусствоведов.

ознакомительный фрагмент

СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ.. 5 ФУНКЦИЯ И ФОРМА.. 10 АРХИТЕКТУРНАЯ ФОРМА И ТЕХНИКА.. 58 ОБРАЗ И ФОРМА.. 98 ПРОИЗВЕДЕНИЕ АРХИТЕКТУРЫ (СРЕДСТВА КОМПОЗИЦИИ И ИХ РАЗВИТИЕ В СОВРЕМЕННОЙ АРХИТЕКТУРЕ).. 142 АРХИТЕКТУРА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЕ ЗАПАДА 70-х ГОДОВ (ПОСТМОДЕРНИЗМ).. 208 РАЗВИТИЕ СРЕДСТВ ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТИ В СОВЕТСКОЙ АРХИТЕКТУРЕ 70-х — НАЧАЛА 80-х ГОДОВ.. 242 ПРИМЕЧАНИЯ.. 282 ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ. Составитель Т. А. Гатова.. 284 ВведениеЗодчество с глубокой древности выступает как необходимая часть человеческой культуры. В своем содержании оно воспроизводит многогранность, сложность ее системы, соединяя процессы созидательной, творческой деятельности, направленной на освоение мира, и результаты, в которых эта деятельность опредмечивается. Поэтому неполны определения архитектуры, ограниченные характеристикой ее деятельностной стороны, подобно данному еще Альберти — «искусство строить». Понятие «архитектура» даже в обыденном словоупотреблении распространяется и на исторически сложившуюся совокупность результатов применения этого искусства. Так, говоря об архитектуре Москвы, мы имеем в виду и деятельность ее зодчих, и результат этой деятельности — фонд архитектурных объектов, накопленный городом. И в этом выявляется не особенность русского языка, а широта содержания самого понятия (подобным образом его отразили и другие языки). В нашей философской литературе сформулирована мысль, что процесс развертывания человеческих сил и способностей, воплощающихся во всем разнообразии создаваемой людьми предметной действительности, составляет содержание культуры, а достигнутый ею уровень характеризует эпохи, общества, народности и нации. То и другое с большой наглядностью выражает архитектура — и в процессе развития, и в его результатах. Архитектурное наследие, накопленное городами, стало одной из форм опредмеченной коллективной памяти человечества, средством закрепления определенных типов поведения и деятельности, которые у человека в отличие от животных не программируются генетически. Благодаря этому архитектура не только постоянно расширяет фонд ценностей, которыми располагает общество, но и служит воспроизводству самого общества как социального организма, существующего в историческом времени. В системе культуры архитектура вместе с дизайном занимает место на стыке материальной и духовной культуры или на стыке материальной, духовной и художественной культуры, если структурно выделить последнюю, как это делают некоторые наши философы. Архитектура входит в каждую из этих сфер — она удовлетворяет как материальные, так и духовные потребности общества и человека; в то же время как деятельность она обладает интегрирующим, синтетическим характером, который специфичен для художественной деятельности и художественной культуры. Главный признак произведения архитектуры — пространство, целесообразно организованное для определенной социально значимой цели, вмещающее человека и воспринимаемое им зрительно. При этом речь идет не только о пространстве, со всех сторон ограниченном, как в интерьере здания, но и о пространстве внешнем, организованном объемами зданий и сооружений, благоустройством земной поверхности и зелеными насаждениями. Таким образом, в понятие «архитектура» вместе со зданиями входят комплексы застройки и населенные места в целом. Входят в него и сооружения, не имеющие внутреннего пространства, но служащие для организации внешних пространств (ограды, террасы, набережные, мосты, эстакады, развязки автомагистралей, монументы ит. п.). Другой существенный признак архитектуры, отделяющий ее от видов строительной деятельности, которыми решаются узко практические задачи (создание подземных коллекторов, перегонных тоннелей метрополитена, временных складских или военно-оборонительных сооружений),— заранее программируемая информация, которая закладывается в ее произведения. Эта информация несет общекультурное, эмоционально-эстетическое и идейно-художественное содержание, важное для практической ориентации людей, для формирования их психологических установок и воспитания личности. Архитектура, таким образом, служит организации жизнедеятельности не только своими материальными структурами, обеспечивающими необходимые условия осуществления процессов, но и той информацией, которую она несет. Ее произведения обладают двоякой ценностью — материально-практической и информационно-эстетической. Наконец, третий существенный признак архитектуры — ее системность. Формируя определенную часть пространства, произведение архитектуры вместе с тем входит в систему объектов — здание образует элемент комплекса сооружений; комплекс, в свою очередь, является элементом населенного места в целом. При этом архитектурные объекты складываются в структурную основу предметно-пространственной среды — того предметно-пространственного окружения, которое взаимодействует с субъектом и актуализуется его поведением (в качестве субъекта может при этом выступать индивид, некая группа людей, городское сообщество или даже народ и человечество — субъектом определяется тот уровень системной организации, на котором рассматривается среда). Проблемы среды по сути своей — проблемы человеческие. Человек неотделим от вещественности своего бытия. Взаимодействуя с окружением, он формирует «материальный каркас» своей деятельности, поведения и отношений с другими людьми. Таким образом, планируя предметный мир, человек вместе с ним планирует свою будущую жизнь и, в конечном счете, самого себя. Средовой подход, который стал утверждаться в художественной культуре последних лет, связывает системность, присущую архитектуре и дизайну, с представлением о неразрывности форм поведения и тех материальных структур, которыми они обеспечены, ориентируя на «очеловеченность» окружения как необходимое качество. Произведение архитектуры существует как часть такой очеловеченной системы и в практическом использовании, и в своих информационных качествах (причем важно подчеркнуть — информация, которую оно несет, обретает конкретное содержание только в соотнесении с контекстом, средой). Разные уровни системной организации среды воплощаются в различных категориях объектов. Уровень элементарный, связанный с обеспечением отдельных процессов, опредмечивается в вещи или в группе вещей — это сфера дизайна. Сложные, составные функции, требующие для своей организации устойчивых пространственных структур, определяют сферу архитектуры. Архитектурное творчество, направленное на образование крупных систем, таких, как город и тем более расселение па территории региона, связывается уже с проблемами принципиально иными, чем возникающие в связи с локальным объектом — зданием или группой зданий. Результатом расширения сферы системных задач формирования среды стало обособление градостроительства — теории и практики организации расселения и населенных мест, хотя граница между градостроительством и архитектурой достаточно условна. С одной стороны, решение проблем архитектуры должно начинаться на градостроительном уровне, с другой — любые градостроительные решения реализуются через уровень, традиционный для архитектуры (здание, комплекс зданий, ансамбль, система ансамблей). Сегодня мы живем в плотно заселенном, урбанизированном мире. Чем больше разрастаются города, чем плотнее становится их застройка, тем более мощным становится давление массивов искусственной среды на человека и природу. Проблемы экологии как-то вдруг выступили на первый план, обернувшись проблемами выживания человечества. Однако забота о здоровой среде не может быть ограничена одними ее физическими качествами и сведена к предотвращению загрязнений атмосферы и водоемов или нарушения равновесия в природных системах. Взаимосвязь между формами среды и человеческим поведением обязывает задуматься и о проблемах социальных и психологических — об «экологии культуры», но выражению Д. Лихачева. Мы должны защитить культурное наследие прошлого от массированного давления нового, а само новое — от бездумно разрастающейся механистичности, подавляющей отражение человека в его окружении. Как и вся культура в целом, архитектура, развиваясь вместе с обществом, опирается на многовековые результаты труда человечества, материального и духовного производства прошлых эпох. Обладая на каждом этапе исторической конкретностью, будучи связана с системой общественных отношений, архитектура песет и общечеловеческое содержание, опирающееся на народную основу культуры, ее преемственность. Единство достижений общества в материальном и духовном развитии, характеризующее его культуру, получает в архитектуре прямое и целостное выражение. В архитектуре опредмечиваются основы мировоззрения общества, его этические принципы и эстетические идеалы. Архитектура всегда относилась к числу важнейших средств утверждения определенной идеологии. Среда, организованная архитектурой, ненавязчиво, но постоянно воздействует на эмоции, сознание и поведение человека. Эстетическое, таким образом, выступает не как некая «надстройка». Создание эстетических ценностей — необходимая часть общественного назначения архитектуры. Противопоставлять утилитарно-практические и эстетические ценности архитектуры неправомерно. Те и другие взаимосвязаны и потребляются в процессе использования архитектурных объектов. Видимость противоречия между ними возникает лишь тогда, когда нарушается соответствие целей и методов архитектурного творчества разносторонним потребностям человека и общества. В подобной ситуации одни стороны назначения зодчества начинают развиваться за счет других. В идеале же единство утилитарно-практического и эстетического определяет место архитектуры в человеческой культуре — на стыке материального и духовного производства, технического и художественного творчества. Такая позиция стала источником многих трудностей профессии. С одной стороны, ее промежуточность, «срединность» рождает искушения «архитектуроцентризма», иллюзию, что, опираясь на внутренние закономерности архитектуры, можно с этой центральной позиции предписать самой жизни некие идеальные схемы, повлиять на социальное развитие, соответствующим образом формируя пространственный костяк среды. Утопии подобного рода почти столетие питали так называемое новое движение в западноевропейской архитектуре, приведя его, в конечном счете, к тяжелейшему кризису. С другой стороны, промежуточная позиция архитектуры делает ее объектом разнородных внешних влиянии, подчас ведущих к ее внутренним деформациям. Она рождает и множество трудностей для архитектора, постоянно имеющего дело с разнородной информацией и обязанного объединять в своем творческом методе различные типы профессионального сознания и деятельности. Однако лишь реализуя синтетичность и интегративный характер роли, определяемой этой «неудобной» позицией, архитектор может решать задачи, которые ставит перед ним общество. Конкретная постановка этих задач исторически изменчива; внутренняя структура зодчества под воздействием внешних связей и отношений, формируемых обществом, тоже меняется. Эти внутренние сдвиги, выражающиеся в творческих методах и организации деятельности, отвечают специфическим закономерностям самого зодчества. Однако в конечном счете их динамика подчинена развитию социальных процессов, определяющему цели и задачи профессиональной деятельности. Содержание архитектуры социально; оно реализуется как в практическом функционировании объекта, так и в его эстетической и идейно-художественной ценности. Неразрывность этой взаимосвязи определяет специфику архитектуры как вида созидательной деятельности и как искусства, силу ее воздействия на сознание. Если от развернутой характеристики архитектуры вернуться к краткому определению, его можно сформулировать так: архитектура — развивающаяся система сооружений, формирующая предметно-пространственную среду жизнедеятельности общества, а также искусство создавать эти сооружения в соответствии с потребностями общества и по законам красоты. До мощного развертывания производительных сил в процессе промышленной революции методы решения задач архитектуры основывались на интегративных тенденциях, заложенных в основу профессии. Практическим инструментом интеграции служила традиция, которой закреплялся опыт многих поколений зодчих. При этом результаты длительного отбора оптимальных решений утилитарно-практических проблем — конструктивно-технических и функциональных — соединялись с опытом стилеобразования, поиска устойчивых приемов эстетической упорядоченности и знакового выражения определенных смыслов. Все вместе облекалось в канон, где на первый план выступало эстетическое как обобщающая, интегрирующая ценность (древнейший известный нам архитектурный канон описан в трактате Витрувия, где опыт целесообразного формирования стоечно-балочной конструкции облечен в правила пропорционирования архитектурных ордеров). Как бы естественная постепенность развития традиционных систем, опирающихся на каноны формообразования, была нарушена массированным натиском нового, привносимого во все сферы жизни развитием промышленной цивилизации. Следствием стремительно нараставших изменений стал и разрыв традиций, пресечение их преемственности. Разделение труда и углубление специализации изменили и сферу ответственности профессии архитектора — вместе с отделением в особые профессии инженеров-конструкторов и производителей работ многие традиционные для нее проблемы превратились во внешние факторы. В системе культуры буржуазного общества ремесленная традиция уже не могла быть опорой деятельности. Стало необходимо широкое осмысление ее целей и методов, ее значения для общества — сложившиеся стереотипы не могли служить решению задач, которые выдвигались социальным и научно-техническим прогрессом. Менялась и форма, в которую выливалась профессиональная мысль. Место трактатов, которыми предписывались некие универсальные каноны, заняли изложения творческих концепций, несущие отпечаток индивидуальности авторов. Их предметом стал уже не свод рецептов, а утверждение принципов профессиональной деятельности, основанное на определенной общественной позиции (сочинения Л. Салливена, Ф.-Л. Райта, О. Вагнера, А. Лооса, Х.-П. Берлаге, А. Ван де Вельде, В. Гропиуса, Б. Таута, Ле Корбюзье и др.). В пестроте вкусов и художественных направлений эстетическое не могло больше играть роли интегрирующего критерия — нужны были иные системы оценки результатов профессиональной деятельности. Проблемным стержнем архитектурных концепций конца XIX — начала XX в. стало отношение формы и функции произведения архитектуры. Именно через разработку этого отношения внутрипрофессиональные проблемы связывались с осмыслением социальных задач и места зодчества в системе культуры; его понимание определяло творческую позицию и критерии оценки. Конструкция выступала при этом как вторичный фактор, средство осуществления. Содержание, которое вкладывалось в исходные понятия — форма и функция, не было стабильным; его трактовка в большой мере определяла содержание концепций в целом (сегодня это в немалой степени затрудняет восприятие и понимание общей картины развития идей). Отношения формы и функции разносторонне исследовались в советской теории архитектуры; они занимают важное место к оформленных текстами творческих концепциях ее мастеров — А. Щусева, И. Жолтовского, Ив. Фомина, М. Гинзбурга, братьев Весниных, И. Голосова, И. Леонидова, К. Мельникова, А. Бурова, М. Посохина, А. Полянского. В их теоретических идеях и творчестве эти отношения разрабатывались в связи с общей гуманистической позицией, которую заняло советское зодчество, служащее потребностям народа в целом. Устремленность к реальным средствам решения социальных задач, проходившая через все периоды развития архитектуры Страны Советов, определяла и угол зрения на проблему. Не случайно особое внимание в советской архитектурной мысли уделялось методам осуществления проектных идей. Конструкции и технология строительного производства выступали как активный фактор формирования архитектурных организмов. Большое внимание уделялось и архитектурному образу — представление о нем сыграло немалую роль в определении средств формообразования. В разные периоды развития советской архитектуры выступали на первый план, получали приоритетное значение различные пути решения стоящих перед ней задач, менялись и акцепты, которые ставились на тех или иных сторонах сложного комплекса общественных потребностей, менялся и язык форм, которыми выражает смысловые значения зодчий. Однако при всех внешних различиях установки на удовлетворение потребностей общества и социальный реализм оставались неизменными, связывая все этапы и направления. «По мере роста культурного уровня народа,— говорится в новой редакции Программы КПСС,— усиливается влияние искусства на жизнь общества, его морально психологический климат. Это повышает ответственность мастеров культуры за идейную направленность творчества, художественную силу воздействия их произведений». Проблемы отношений функции и формы, архитектурной формы и техники, проблемы образа и средств его воплощения, которые дает архитектурная форма, не теряют актуальности. В этой работе автор ставил перед собой задачу рассмотреть их в исторической динамике и в том преломлении, которое они получили в процессах развития, характеризующих архитектуру 70—80-х годов. Особо выделена проблема целостности произведения архитектуры, его композиции и тех средств, которыми эта целостность достигается в современной архитектуре. Место архитектуры в системе современной культуры таково, что разговор о ней нельзя замкнуть в рамках внутрипрофессиональных понятий; она рассматривается в связях, которые устанавливаются в среде современных городов и в культурных контекстах, в пространстве и во времени.